А рядом с конюшнями, через дорогу — дом Срубовых. Нет ее хозяина в живых — старика Срубова, оравшего в девятнадцатом году посреди села: «Нам Советская власть так же нужна, как плешивому гребень». На погосте — откричалась черная ворона. От помутнения в мозгах преставился после пира восставших дезертиров. На другой день. Так сказать, подарок преподнес красноармейскому отряду, прибывшему в село с пушкой и пулеметами. Нет Срубова старшего, а младший — Василий, может, там, во флигеле, где живет и сейчас семья Срубовых. Набивает живот пирогами или же обогревается на печи. А то и винтовку чистит, готовит ее к выстрелам. Сияют волчьими глазами огни лампад из церкви. Доносится гул голосов из притвора, чьи-то всхлипы и сморкание, и запах ладана тянется, как гарь от костра.

Не бил в колокола сам батюшка Иоанн, когда той июльской ночью набежали в село дезертиры, когда погибали от пуль юные красноармейцы. Не бил, выяснил это следователь. Только ключи от лестницы на колокольню не иначе как сам сунул кому-то. Читает евангелие при отпевании отец Иоанн, а вспоминает, наверное, сынка Павла, бывшего семинариста, бывшего учителя, а теперь — одного из главарей банды. И кто поручится, что не на колокольне или не в доме батюшки владелец маузера...

Выезжает Зародов на проселок, в весеннюю темень и знает твердо: коль попадет он в руки бандитам, не вспомнят они об осадном налоге за сочувствие к зеленым. Ни за что не вспомнят.

В этот базарный день Зародов у себя в кабинете пальцами расшатывал больной зуб. Зуб поддавался плохо, и потому председатель волисполкома морщился, фыркал сердито под нос. Костя и Колоколов терпеливо наблюдали, как перекашивает гримаса его круглое, гладко бритое лицо. Наконец Колоколов не выдержал, посоветовал:

— Ты бы, Афанасий, к фершалу. За милую душу выхватит. Что мучишь себя... Раздуется щека с подушку.

Зародов опустил руку, пощелкал челюстями, проверяя, на месте ли больной зуб, и ответил ворчливо:

— Есть время по фершалам. Пойду сейчас, а встречь кто-нибудь с просьбой — ордер на помол зерна. Выпишем ордер, а тут как тут плотники, что мост накатывают взамен смытого водой. Давай, Афанасий, гвоздей.

Дверь приоткрылась, показался цветастый платок молодой женщины, и глаза ее черные скользнули по сидящим в кабинете, остановились на председателе.

— Насчет ордерка я, Афанасий Власьевич. Мельница у нас в деревне закрылась от водополья.

— Во-во, — поморщился Зародов, — так и есть. Погоди, Феня, разговор идет дельный.

Женщина отступила в соседнюю комнату, и тут же послышался топот, а вслед за ним голос секретаря волисполкома, старика, бывшего учителя Никульской школы.

— Занят Афанасий Власьевич. А вы опять за гвоздями?

Ответный голос был смущенный, робкий и, кажется, принадлежал не совсем трезвому человеку:

— Дак ведь, Викентий Федорович, ломаются гвозди. Стукнешь молотком, а они пополам. Перекаленые.

— Перекаленые, — повторил Зародов. — Кому-то, может, еще пособляют. Может, ригу или сушилку... Ну что ты, Колоколов, ухмыляешься? — рассердился он, увидев вдруг смеющегося начальника волостной милиции. А тот серьезно уже и укоризненно:

— Что ж это ты своему исполкомовскому плотнику не доверяешь? Не ругай его, Афанасий, выписывай гвозди. Тем более, что этими же гвоздями я на днях доски для плота колотил. Тоже ломались. И верно — перекаленые. Железо никудышное идет на отлив.

Дверь распахнулась, бородатый дядька вошел было, но, увидев начальника волостной милиции, без слов попятился обратно. Плотно прикрыл за собой дверь.

Колоколов и Костя улыбнулись, а Зародов помрачнел. Он выложил тяжелые руки на стол, навалился широкой грудью на приоткрытый ящик:

— Гвозди мы достанем неперекаленные и зуб все же расшатаю, вырву сам. А вот как нам, Федор, вырвать проклятую банду. Послал я депешу в уезд — так ведь не телеграф. Пока идет она да пока уездная милиция с Антоном Пригорковым во главе, как говорит Киря Авдеев, строится в конный отряд да скачет по этим лихоманным дорогам, пять дней пройдет, не менее. Банда за это время еще кучу дел натворит и снова укроется в соседней губернии. Сколько раз так было... А соседняя губерния — это тебе что заграница. Согласовывай опять.

— Это верно...

Колоколов обернулся к Косте — на щеках открылись ямочки: ну, прямо девчонка на посиденках в кругу девчат.

— В прошлом годе гнался я с волостными за Кроваткиным. Добрались до Боярши — есть такое село в соседней губернии, в двадцати верстах от Игумнова, за Аксеновку. Только въезжаем в село, а встреч, с оружием наготове, чоновцы. — Кто такие? — орут. А потом Головесов, ну знаешь, командир их отряда, — обратился он к Зародову, — в ругань пустился. Ну-ка, ночь, аль туман. Перепаляли бы вас, как уток. Потому как не должно быть в этом селе чужих. Так и назвал нас чужими. Пока ругались, Кроваткин ушел. А Головесов — разрешение, говорит, давай от губисполкома, чтобы по нашей губернии разъезжать. То есть так, — стал загибать он пальцы, — сначала я к тебе, Афанасий, ты в уездную милицию депешу, к начальнику моему, к Антону Васильевичу Пригоркову, а тот в уисполком, уисполком — в губисполком. Губисполком — в соседнюю губернию, а потом все в обратном порядке...