– Это и с тобой случится.

– Я никогда никого не любил, – сказал он с язвительной насмешкой, которая только огорчила Коралин. Он этим даже гордился? Чувствовал себя в безопасности?

– Но ты же пытался любить своего отца.

Ухмылка сошла с лица Андраса. Он повернулся и посмотрел на нее с такой злостью, что ей стоило больших усилий не отвести глаза.

– Ничего, кроме презрения, я к нему никогда не испытывал, – процедил он сквозь зубы.

– Ошибаешься, – сказала она ему голосом, который он никогда не забудет, – кроме этого было еще много всего. Мы особенно сильно презираем то, что нам не позволено любить.

Он узнал, что ее мать, Беренис, больна.

Коралин рассказала ему об этом однажды вечером на кухне, когда за окном шел дождь.

Беренис была болезненной, хрупкой и в общем-то несчастной женщиной с расстроенной душой. Большую часть времени она проводила в огромной, окутанной полумраком комнате наедине с тревожными мыслями. В хорошие дни она снимала неизменный шелковый халат, надевала легкое платье и шляпу с цветком и покидала парчовую спальню, выходя в сад, где любила возиться с многочисленными кустами камелий. Ей помогали слуги и садовники. Глядя на нее в такие моменты, Коралин вспоминала счастливое прошлое.

Несмотря на то что Беренис замкнулась в себе, несмотря на то что их отношения уже не были такими, как раньше, Коралин мучила мысль, что она оставила мать одну. Андрас часто видел, как она смотрела на небо за окном, завороженная его пустотой, как вглядывалась в крошечные точки деревьев и домов на горизонте, будто бы мысленно возвращалась в особняк.

– Скоро День благодарения, – сказала она однажды вечером, смахивая ресничку со щеки девочки. Только что накормленная, та лежала у нее руках и, казалось, снова собиралась заснуть.

Коралин была неопытной в обращении с детьми, тем более с такими маленькими, поэтому часто паниковала и даже плакала, но она была милой.

– Вы праздновали его в семье?

– Я ушел из дома еще подростком.

– Если честно, я никогда не понимала эти «семейные торжества». Их устраивают ради показухи, чтобы продемонстрировать друг другу взаимную любовь… Это так глупо. Праздники всегда вызывали во мне грусть. Не нужно придумывать какой-то особенный день, чтобы быть вместе.

В отношении к праздникам они совпадали.

Она стояла перед ним в необъятном свитере, и он смотрел на ее тонкое лицо с нежными, как у лани, глазами. Такого зеленого цвета могла быть надежда. Наверное, у жизни были другие оттенки, и он увидел бы их, если бы не смотрел на мир через черно-серый фильтр, как привык.

Она была красивая. Тонкая шея, длинные пальцы… Возможно, если бы он рос рядом с влиятельным отцом, окончил престижный колледж, вращался в определенных кругах – в общем, если бы все шло по накатанной колее, в конце концов он женился бы на ком-то вроде нее – на девушке из хорошей семьи, похожей на голубку и пахнущей как весенний сад.

– Хочешь подержать ее?

Ошеломленный, он мотнул головой, как будто Коралин дала ему пощечину. На лице появилось неуверенное, недоверчивое, а потому немного агрессивное выражение. Но она смягчила голос и переложила девочку поудобнее, чтобы передать в его руки.

– Возьми.

Он не понимал, как позволил проделать с собой такое, когда оказался сидящим на диване. Коралин осторожно протянула ему малышку, и он невольно напрягся, почувствовав теплую тяжесть ее тельца.

Девочка-крошка. Ей всего десять месяцев. От нее пахло тальком и еще чем-то нежным. Он смотрел, как она спит в его объятиях, и чувствовал волнение, какого прежде никогда не испытывал.

У него не было ни братьев, ни сестер, и он едва ли знал, что значит иметь отца. Сможет ли он о ней позаботиться?

Когда Андрас поднял глаза, Коралин сделала то же самое.

Она улыбнулась ему.

И в этих ярких, чарующих зеленых глазах он увидел то, чего всегда был лишен.

Коралин никогда не готовила, не заправляла постель и не держала в руках пылесос, но любила смотреть телевизор, особенно короткометражные фильмы и передачи о животных. Он купил ей маленькую видеокамеру, и теперь она часто снимала маленькие истории из жизни Олли, заливаясь веселым смехом и жутко его раздражая.

Периодически он выхватывал у нее камеру и направлял на нее – возможно, чтобы смутить. Она застенчиво прикусывала губу и, сначала посмотрев ему в глаза, сосредоточенно смотрела в объектив с обезоруживающей искренностью, как будто в тот момент происходило что-то важное для нее.