– Не нужно.

– Мне было бы приятно подбросить тебя до дома, ну или до метро, – сказал Джеймс, шагнув в мою сторону.

Робость в его голосе, нерешительность его жестов ясно давали понять, как отчаянно он искал способ поговорить со мной в последние несколько дней. Напрасные усилия, которые в конечном итоге разбивались о разочарование, уныние и чувство отвращения, которое я все еще чувствовала по отношению к нему и к себе.

– Спокойной ночи, Джеймс!

– Мирея! – позвал он меня, но я не обернулась и продолжила шагать по переулку.

Эхо множило стук моих ботинок, пока я выстраивала вокруг себя стены, за которыми привыкла прятаться. Я слышала его робкие шаги за спиной, чувствовала на себе его пристальный взгляд.

Голос Джеймса превратился в умоляющий шепот:

– Мирея, пожалуйста, подожди.

Печаль его голоса все-таки пробралась в меня. Я удивилась острой боли в груди, которая каким-то образом там возникла, обойдя все выстроенные мною преграды. Я попыталась не замечать этот шип, не позволять ему вонзаться глубже, но обнаружила, что походка моя теряет уверенность, а подошвы ботинок стучат по асфальту уже не так гулко, и я остановилась. Джеймс замер на месте, пораженный тем, что, похоже, докричался до меня. Он стоял за моей спиной, не имея возможности посмотреть в глаза.

– Я сожалею о том, что произошло, – говорил он тихо, надеясь не спугнуть меня и не вызвать раздражение. – Я не понимал, насколько это важно для тебя. Не думал, что это для тебя что-то значит.

Звук шагов возвестил о том, что Джеймс подошел ближе.

– Я знаю, что был не прав – со всех точек зрения. Прежде всего с профессиональной, потом уже с дружеской.

От последнего слова у меня свело живот, как будто оно несовместимо с моей недоверчивой сущностью. Однако я промолчала. И я была уверена, что Джеймс опустил глаза, как делал всякий раз, когда обнаруживал, что показал истинную и, возможно, самую проблемную свою сторону.

– У меня сейчас сложный период, – тихо произнес он. – Мне почти тридцать, а я до сих пор не уверен, правильно ли живу. У сестры давно своя семья, все мои друзья счастливы в отношениях и стремятся к стабильности, на которую мне в общем-то плевать. Наверное, поэтому по сравнению с парнями моего возраста я кажусь мальчишкой. В последнее время именно так себя и веду – как безответственный ребенок, хотя я всегда серьезно относился к работе. Всегда.

Он шумно выдохнул, как будто набрал в легкие лишнего воздуха.

– Зора не выгоняет меня, потому что знает, что я хорошо делаю свою работу. Я здесь с тех пор, как она стала начальницей. Она давно меня знает, но это ничего не меняет. Несколько дней назад я пришел к ней и рассказал, что произошло. Подумал, будет правильно, если она обо всем узнает и уволит меня, если посчитает нужным.

Я почувствовала напряжение в груди. В переулок ворвался порыв ветра, взъерошив мои непослушные пряди.

– Она разрешила мне остаться при условии, что я буду относиться к работе серьезно, без дураков, как раньше.

– Тебе необязательно рассказывать мне все это, – пробормотала я.

– Но мне хочется. – Грустная улыбка, проступившая в голосе Джеймса, будто говорила, что и он чувствует острую боль, протянувшуюся связующей нитью от меня к нему. – Мне не нужно от тебя никаких слов. Просто знай, что я не хотел тебя обидеть.

«Ты меня не обидел», – ответила бы Мирея несколько недель назад. Но теперешняя Мирея молчала, потому что хоть она и была неспособна привязываться к кому-либо, но умела сдерживаться и не произносить лживых слов.

И Джеймс, кажется, это понял.

– Тебе не нужно что-то говорить, если не хочешь. И ты не обязана мне ничего рассказывать. – Его голос звучал спокойно и ласково. – Но мне хотелось бы, чтобы ты оценила меня как профессионала. И как коллегу, которым я все-таки надеюсь быть и дальше. Давай начнем все заново?

Жест его руки сопровождался шуршащим звуком. Я увидела, как он протянул ее ко мне, и она неподвижно застыла в ожидании.

– Приятно познакомиться, меня зовут Джеймс Мелвилл, – представился он, – профессиональный бармен, знаток жизни, неотразимый одиночка и ярый поклонник кактуса по имени Тимми.

Добродушная ирония этих слов смягчила суровость молчания, ослабив узел, несколько дней назад завязавшийся в моей груди. Неожиданно из этой болевой точки пробился и засиял никому не видимый свет. Я не стала гасить луч, позволила ему разлиться по мне и впервые почувствовала его тепло.

Я расправила плечи и обернулась.

Искренность мерцала в глаза Джеймса, рассеиваясь в лучах фонаря. Я не заметила в них ни обещаний, ни клятв, ни пафосных слов – нет, они выражали что-то простое, более настоящее.