Как еврей он, из верности своему племени, обязан был не только скрыть все улики, указывающие на настоящих убийц, но и исключить всякую возможность упоминания природы преступления – еврейского ритуального убийства»[75].

Хочу еще заметить, что национальный герой США Чарльз Линдберг, «Одинокий Орел», стал героем романа Филипа Рота «Заговор против Америки». Это роман в жанре альтернативной истории. Сюжет построен на том, что Линдберг выигрывает президентские выборы у Франклина Рузвельта. При нем США становятся нацистской державой (с американской спецификой) и союзницей Гитлера. Сходный сюжет, и тоже с участием именно Линдберга, положен в основу романа американского фантаста Эрика Нордена «Окончательное решение». Так что Линдберг по сей день имеет определенную репутацию, и репутация эта вполне заслужена отважным летчиком.

Но все-таки: откуда же взялись двенадцать ударов ножа, прикончивших гангстера Кассетти в романе Агаты Кристи? Почему двенадцать, а не десять и не двадцать? «Суд присяжных», кажется мне, в данном случае, появился как следствие появления числа. А не наоборот. Так откуда же число это пришло в роман? И почему?

Откуда…

Да вот как раз отсюда число и пришло – из легенд и небылиц о ритуальных убийствах, совершаемых евреями. Из «кровавого навета». Из «Протоколов сионских мудрецов». Конспирологи очень любят использовать число двенадцать как символ народа Израиля – «Двенадцать колен Израиля», «Двенадцать судей Израиля». Вот и во многих средневековых свидетельствах о ритуальных убийствах говорится, что убийц обычно двенадцать – именно по числу «колен Израиля», то есть убийцы должны представлять весь еврейский народ. Поэтому, как правило, в легендах о жертвоприношениях, якобы совершаемых евреями, число ран, нанесенных жертве, кратно двенадцати…

В законченном виде легенда эта была изложена во время печально известного «Дела Бейлиса». Суд, в 1913 году рассматривавший обвинение киевского еврея Менделя Бейлиса в ритуальном убийстве мальчика Андрея Ющинского, заслушал мнение нескольких экспертов. Среди прочих жуткие подробности прозвучали в выступлении ксендза Иустина Пранайтиса. В частности, Пранайтис цитировал (якобы) каббалистическую книгу «Зоhар» – одну из фундаментальных мистических книг в иудаизме:

«И смерть их <…> пусть будет при заткнутом рте, как у животного, которое умирает без голоса и речи. В молитве же так он (резник) должен говорить: «Нет у меня уст, чтобы отвечать, и нет чела, чтобы поднять голову». И он творит благодарственную молитву и дает обет Святому, да будет Он благословен, что ежедневно должно быть его убиение во Эхаде, как при убиении скота, – двенадцатью испытаниями ножа и ножом, что составляет тринадцать…» [76]

Правда, если сравнить данный фрагмент с существовавшим тогда же переводом фрагмента известным гебраистом Исааком Марконом, становится понятным, что ксендз препарировал текст именно таким образом, чтобы тот выглядел как указание к ритуальному убийству, чего в оригинале нет и в помине. Но кого, в конце концов, это интересовало – на антисемитской «улице»?

Так что число двенадцать у конспирологов, во-первых, имеет мистический смысл и, во-вторых, связывается по большей части именно с иудаизмом. Не всегда, но чаще всего. Традиция давняя, идущая еще от «Откровения Иоанна Богослова» [77] , говорящего о ста сорока четырех судьях (двенадцать по двенадцать, то есть, двенадцать судей от каждого колена) и о ста сорока четырех тысячах праведников (двенадцать по двенадцать тысяч, то есть, по двенадцать тысяч от каждого колена).

Число двенадцать так часто перепевалось во всех этих сплетнях и слухах, в том числе и в сплетнях, роившихся вокруг похищения и убийства несчастного ребенка, что, как мне кажется, в конце концов оказалось в романе. Так иногда бывает, что, погружаясь в сон (читай: начиная сочинять), прихватываешь с собой нечто из окружающей тебя реальной жизни: навязчиво повторяющуюся фразу или даже слово, яркий предмет, случайно встретившегося накануне днем человека, чье лицо почему-то врезалось в память – несмотря на мимолетность встречи…

Правда, в «Восточном экспрессе» не евреи убивают христианского младенца, а взявшие в свои руки правосудие друзья и близкие семьи Армстронг – преступника и убийцу. Но такова природа этого удивительного жанра, названного Умберто Эко самым метафизическим жанром прозы: убитый – всегда жертва, убийца – всегда преступник. Каковы бы ни были мотивы преступления. На это и указывает странная, мягко говоря, числовая символика романа «Убийство в Восточном экспрессе» – романа об остановке погребальной ладьи, погребального судна перед окончательным судом. О промежуточном наказании грешника перед окончательным уходом в Страну Запада.

Именно это происходит в романе. И потому я полагаю, что Агата Кристи действительно описывает не суд, даже не суд Линча – инсценировку суда, – а именно ритуальное убийство.

Жертвоприношение.

В заупокойном храме двух невинных девочек, Дейзи Армстронг и ее няньки, двенадцать жрецов и жриц этого вполне религиозного культа или тайного ордена, числом двенадцать, в соответствии то ли с числом колен народа Израилева, то ли с числом месяцев в году, то ли с числом рыцарей Круглого Стола, совершают жертвоприношение.

Иначе все это оценить невозможно. Иначе мы окажемся перед почти невероятным стечением обстоятельств. Почему людей, скорбящих о трагедии семьи Армстронг, именно двенадцать? А если бы кто-то умер или заболел? Тогда не случилось бы убийства Кассетти? Ведь с одиннадцатью или тринадцатью «судьями-палачами» уже не будет «малого жюри присяжных»! Нет, чтобы такое случилось, этот «орден свидетелей Армстронга» должен был иметь статус на манер статуса Французской Академии: число «свидетелей» (или радетелей) неизменно.