— Нет, Вержилио, у нас в магазинах ортопедической обуви не бывает.

— Как такое может быть?! Тогда дай мне все размеры, я вышлю из Португалии.

И выслал две пары, одну поменьше, другую побольше. Не ботинки, а чудо, вернее, сотворившие чудо, — ребенок твердо встал на ноги и пошел.

Потом мы обедали у нас дома. Приготовленное мной мясо Вержилио не понравилось.

— Жестковато, Лилиана, — заявил он, — и как его можно есть без сухого вина? Да у меня желудок не переварит!

Сухого вина достать мы не смогли. То был год «сухого закона» по-горбачевски: виноградная лоза пошла под нож.

— Как такое может быть?! И никто не протестует?! — И тут же спросил, как бы воспользовавшись возможностью узнать из первых рук то, что его интересовало: — А диссиденты? У вас есть друзья диссиденты?

Нет, друзей диссидентов у нас не было, разве что один мой товарищ по театральному кружку Дома пионеров имени Павлика Морозова стал диссидентом. Тогда, принимая Вержилио у себя дома, я о нем не подумала, а сейчас, когда пишу эти строки, вспомнила, зная, что Кости уже нет в живых.

Вспомнила, как пришел он ко мне в далекой юности объясняться в любви, почему-то босиком. Дождь? Но босиком он шел от Зоопарка до Никитских ворот! И преподнес мне акростих. Невероятно, но сорок пять лет спустя в 1991 году, перед самым моим отъездом во Францию, он позвонил мне:

— Лиля, это говорит Костя…

Других знакомых с именем Костя у меня не было, но я все-таки спросила, бывают же совпадения:

— Какой Костя?!

— Бабицкий! Ты знаешь, я — почетный гражданин Праги! Какой замечательный город! Какая замечательная страна!

(Позже я прочла об этом в газетах.)

— А ты где, в Праге? — спросила я. — Чем занят? Пишешь стихи?

— Нет, я — дома, в Москве, я — инвалид. Стихов не пишу, а те, что писал, взяли при моем аресте.

— Так можно же восстановить по памяти.

— У меня с ней плохо, очень… Я снова женился, растет маленький ребенок…

— Так на что же ты живешь?

— На помощь друзей, а теперь вот и Чехословакии! Ну, а ты, ты-то что делаешь? — спросил он.

— Перевожу португальскую литературу, у меня много книг…

— Да-а-а, — оторопело произнес он и умолк.

Похоже, он звонил, чтобы сообщить, что наконец состоялся. Печально, а ведь он писал стихи, и очень неплохие стихи.

Вспомнила я и еще одного диссидента, с которым мне довелось познакомиться и общаться в издательстве «Художественная литература».

Дело было так. Однажды заведующий нашей редакцией Столбов, вызвал меня в свой кабинет.

Войдя, увидела, что он в кабинете не один, а с каким-то автором, которого я не знаю.

— Садитесь, Лилиана Эдуардовна, — сказал он мне совсем улыбчиво. — Это наш будущий автор! — И не представив мне будущего автора, продолжил: — Вот у вас там, в сборнике «Португальская поэзия XX века» есть переводы Якобсона. Нам, пока еще идет верстка, необходимо заменить их. Почему? Причина вам известна: Якобсон уехал в Израиль. Вот вам новый переводчик (кажется, тут он назвал одну из распространенных русских фамилий: Иванов, Петров, Сидоров, точно не помню). Что касается португальского, вы ему поможете, я знаю. Так что давайте ему тексты, пусть пробует. Надеюсь, вы останетесь его работой довольны.

Я внимательно посмотрела на нового автора и, отдавая себе отчет в том, что это приказ начальника, сказала:

— Хорошо, пусть попробует. Зайдите, пожалуйста, в редакцию, я дам вам тексты.

Когда новый автор вошел в редакцию, наши редакционные дивы молча улыбались: автор им явно был известен.

Тексты я дала. Новый автор ушел. Тишина в редакции стояла гробовая.

Почесав в затылке (иносказательно, конечно), я пошла в кабинет к заведующему.

— Валерий Сергеевич, что Якобсон уехал в Израиль, мы все знаем, а этот что, не уедет? Не пришлось бы нам на стадии сверки давать подстрочник еще кому-нибудь!

— Нет, Лилиана Эдуардовна, этот уже приехал, из ссылки. Это Юлий Маркович Даниэль, но мы в содержании книги дадим: перевод Ю. Петрова. Таков приказ директора.

Позже, будучи в дружеских отношениях, мы с Даниэлем неоднократно встречались не только в издательстве, но и в Доме творчества «Коктебель».

Так вот, не услышав ничего о диссидентах, Вержилио Феррейра высказал свое недоумение по поводу голых стен нашей квартиры.

— Где же картины художника?

Да, тогда в нашем доме картин мужа еще не было. Он говорил, что не может их видеть дома, глаз должен дома отдыхать.

— Он — монументалист, — сказала я, и мы показали Вержилио книгу «Монументальное искусство СССР», слайды и фотографии его работ в разных городах страны. — Потом, у него мастерская на Юго-Западе, и все работы там.

Вержилио этот ответ не удовлетворил.

— Ну а фотографии семьи, родителей, дедов?

Не было на стенах и фотографий: мы только что сделали ремонт, и наши достойные предки не обрели еще своих мест на стенах и не взирали с них на неожиданно объявившегося у нас требовательного португальского гостя.