После возвращения в Москву у меня в издательских планах 1977 года уже практически был готов к набору сборник новелл Урбано Тавареса Родригеса; в 1978 году — «Лирика» испанского поэта XVII века Луиса де Гонгоры-и-Арготе (как я уже говорила, мне перепадала трудная, но замечательная испанская классика) и «Лирика» португальского поэта XX века Фернандо Пессоа.

Была ли мне тогда по плечу работа над переводами произведений этих выдающихся поэтов? Пожалуй, на этот не раз возникавший у меня вопрос я могу дать обоснованный ответ только сегодня. Да, была! И прежде всего, благодаря серьезному подбору (особенно в случае с Гонгорой) авторского коллектива переводчиков-испанистов, таких как Павел Грушко, Сергей Гончаренко, Марк Самаев, Майя Квятковская и, теперь уже доктор наук Светлана Пискунова. Она не только написала к сборнику предисловие, но и сделала примечания к тексту Гонгоры, позволявшие неумудренному в испанистике читателю прочесть и понять впервые издававшегося в Советском Союзе поэта, но, вполне возможно, хорошо знакомого по портрету, написанному Веласкесом в 1622 году, а может, и по впоследствии возникшему в странах Западной Европы течению «гонгоризм».

Авторский коллектив, работавший над переводом лирики Фернандо Пессоа, состоял не только из поэтов-переводчиков (Витковского, Гелескула, Цывьяна), но и наших известных поэтов: Юрия Левитанского и Бориса Слуцкого. Что же касается предисловия, то оно было написано португальским литературоведом, профессором Лиссабонского университета, президентом Лиссабонской академии наук Жасинто до Прадо Коэльо.

Где-то все в том же 1975 году по приглашению инокомиссии Союза писателей СССР Жасинто до Прадо Коэльо посетил Москву и наше издательство, где имел беседу с директором Валентином Осиповым и со мной. На директорский стол я тогда выложила всю изданную в издательстве португальскую литературу. Потрясенный увиденным и полученным в подарок томиком «Португальская поэзия XX века», в котором впервые были опубликованы стихи Фернандо Пессоа (в переводах Юрия Левитанского, Анатолия Гелескула и Геннадия Шмакова), до Прадо Коэльо тут же дал согласие написать предисловие к будущему сборнику «Лирики» Фернандо Пессоа и выразил готовность всегда и во всем, в чем только сможет, помогать мне в моей работе.

Так постепенно я приобретала друзей и помощников среди португальских писателей и литературоведов, естественно заинтересованных в издании португальской литературы в Советском Союзе (который, кстати, в те годы выплачивал иностранным писателям только поощрительный гонорар), а потом и в государственных институтах, таких как «Португальский институт книги и библиотек», высылавший всю необходимую мне для работы справочную литературу и оказывавший мне после 1992 года финансовую поддержку (так называемые гранты) на перевод того или иного значимого для нашей страны произведения португальского автора, а еще позже — Институт Камоэнса, финансировавший издание той или иной книги.

В эти бурные годы моей редакторской и переводческой деятельности мой муж, закончив картину «Восстание декабристов на Сенатской площади 14 декабря 1825 года» и сдав ее в Музей декабристов в Иркутске, создавал свои монументальные работы: «Карту железных дорог СССР и Европы» для железнодорожных касс в здании гостиницы «Метрополь» (Москва, 1965 г.); «Спортивная победа» (Воркута, 1967 г.); «Монумент в честь открытия алмазного месторождения в Якутии» (Мирный, 1970 г.) и «Весна Туркмении» на фасаде Дворца культуры гидростроителей (Мары, 1975 г.) в технике мозаики и рельефа с мозаикой, получая почетные грамоты и дипломы.

Дочка росла, окончила математическую школу № 2, поступила в Московский государственный университет на биологический факультет ив 1975 году вышла замуж.

А вот родители наши ушли. Отец и мать мужа вместе — в 1969 году, а моя мама, дожив до нашей серебряной свадьбы, в 1973-м.

После того, как Жорж так поспешно отбыл из Москвы, все-таки заехав к нам около двенадцати ночи, чтобы получить бумаги о моем отце (почему он так спешил получить их? Ведь, в конце концов, я могла бы переслать ему их по почте. А может, они были нужны ему здесь и сейчас?), мы с мужем вопрошали друг друга довольно долго.

— Так что же могло случиться с Жоржем в последний его приезд в Москву? Кто мог, а, вернее, имел право или основание допрашивать его в гостинице, и так долго? И почему? — спрашивала я мужа.

— По инициативе служащих гостиницы такие дела не делаются или, во всяком случае, не должны делаться, — отвечал он мне. — Значит, кто-то обратил чье-то внимание на его активную деятельность: общение с большим количеством приходящих к нему людей (зачем?), которых он интервьюировал, как понял я, чуть ли не в вестибюле, так?

— А может, это сделал Владимир? — выпалила я неожиданно пришедшую мне в голову мысль. — Ведь его сын Андрей говорил Жоржу, что отец как-то сказал ему: «Ты что, не видишь или не понимаешь, кто такой Жорж?!» — «Военный атташе», — ответил ему Андрей. «Да, да, и на Черноморском флоте меня тоже разыскивал военный атташе — после чего, как тебе известно, я оказался на суше».

— Все может быть, все, — ответил мне муж. — В наше время совсем не обязательно быть завзятым шпионом. Вполне достаточно, посещая горячие точки бывшего Союза, получать из первых рук даже тех, кто приходит наниматься на работу во французскую фармацевтическую фирму, свежую информацию об умонастроении людей.

— Да, это верно, тем более что люди у нас болтливы. Правда, Вовка всю жизнь молчал об истинной причине трагедии, случившейся в нашей семье в тридцать девятом. Конечно, пятнадцатилетний мальчишка мог не понимать, да и не знать, что происходило в стране тех лет с такими семьями, как наша. Однако после перестройки он не пошел в Российский государственный военный архив, будучи более чем взрослым, когда судьбы семей, подобных нашей, стали общеизвестны, чтобы все узнать об отце из документов, находящихся на постоянном хранении. Побоялся.