— Но ведь что-то же и вправду есть…

— Целесообразность! — торжествующе гремел Гришин голос. — Целесообразность с точки зрения интересов общества. Как обязательное условие сохранения вида! Только целесообразность. Это и есть единственный критерий нравственности. Нравственно то, что полезно для общества. А обществу полезно, чтобы брак двух индивидуумов стоил ему как можно меньше и давал как можно больше.

— Ты что же, экономику подводишь? — удивился Петр.

— А как же! В конечном счете решает экономика! И когда брак целесообразен в этом высшем смысле, у супругов есть чувство удовлетворения и физического и духовного. А это и есть Любовь!

— Конечно, — грустно сказал Петр, — у Ворониных пустует дом… Служим с ней вместе. Целесообразно.

В том, что говорил голос, Гриша узнавал те самые мысли, которые сегодня весь день ускользали от него и не ложились на бумагу. Но и голос и слова жили где-то вне его, а он, как посторонний, слушал и неизвестно чему улыбался.

Послышались неясный говор, шаги, снова беззлобно тявкнул пес, и от забора отделились две женские фигуры.

— Здравствуйте, — низким, грудным голосом сказала Лена. — На посиделки? — и грубо рассмеялась.

Краешком сознания Гриша отметил: очевидно, она знает, зачем ее вызвали. Но он все еще пребывал в блаженном состоянии раздвоенности.

— Садитесь, коли пришли, — сказала Лена.

И Гриша тотчас же увидел в темноте светлую скамью на вкопанных столбах. Они чинно уселись рядком. Лена, Петр, Гриша, Светлана.

Скамья была коротка, и Гриша изо всех сил сжимался, чтобы не мешать Светлане. Но он мешал. Он ужасно мешал. Вероятно, только чтобы не свалиться, она не отодвигалась.

А колдовство между тем продолжалось. Из темноты выдвинулась освещенная изнутри густая, перепутанная трава. И сразу далеко внизу на черной воде засверкала рыбья чешуя. И вот уже показался тот лесистый берег, черный, лохматый. Звезды в небе не померкли, но уменьшились в размерах и отступили на задний план, в глубину. И тогда наконец Гриша заметил кусочек луны, высунувшийся из-за крыши. Точно она не имела никакого отношения ко всем этим чудесам и сама вылезла полюбоваться.

Теперь уже простор вокруг до краев был залит фосфорическим светом. Лица у всех четверых были белые, и блестящие глаза казались черными.

— В молчанку поиграем? — бесстрастно сказала Лена.

— Сегодня новую программу обсуждали, — оживленно сказала Светлана. — На литературу опять сократили часы!

— А к нам новый директор едет… — неопределенно протянул Петр, и было непонятно, хорошо это или плохо.

— Давайте прогуляемся! — сказал Гриша, вспомнив наконец, что нужно создать условия, и порываясь встать. Но почувствовал, как Петр мертвой хваткой впился в его колено, и остался.

На реке показался весь в огнях прогулочный катер из Рязани. Донеслись звуки джаза. Было похоже, что там царит невиданное веселье, что там множество счастливых людей, которым так далеки и эти темные, грустные берега, и люди, живущие в этих глухих деревушках…

— Каждый вечер крутят одну и ту же пленку! — с раздражением сказал Петр.

Лена стремительно поднялась, отошла к обрыву. Постояла, крикнула не оборачиваясь:

— Рыжков, а третий лишний!

Петр встал и как-то через силу, будто против ветра, двинулся к ней.

Двойственное чувство у Гриши исчезло. Теперь он весь был тут. В точке, которой касалось ее плечо. В этой точке было две тысячи градусов. Он глубоко и жадно вдыхал сырой речной воздух. Вдруг заметил, что они со Светланой дышат в такт, что стоит одному задержать вздох, как замирает другой. И тотчас же сердце у него сжалось и запрыгало в горле.

— Создаем условия! — чуть слышно сказала Светлана, в голосе ее трепетал смех.

Четверо замерли. Точно над пропастью. Точно от одного слова или движения взорвется ядерный заряд этой тишины.

Луна уже стояла высоко. Далеко вокруг ясно были видны черные перелески, сизые дымящиеся поляны. Вся река холодно блестела жестью.

— Что, женишок, заробел? — громко сказала Лена.

— Придумаешь тоже… — промямлил Петр.

Он угловато, как заводной, поднял руку, согнул в локте, положил ладонь ей на плечо. Она не пошевелилась. Так они простояли долго.

— Знаешь что, — во весь голос сказала Лена, — держи ты свои руки при себе!

Петр так же неловко принял руку.

— Иди-ка ты домой, Рыжков. Надоело!..

Петр как-то странно потоптался, зачем-то стал обрывать листья на кустах. Потом нетвердо, точно пьяный, пошел к скамье, вгляделся в лица сидящих.

— А ну вас!.. — сказал со злостью и горечью и неожиданно быстро и решительно зашагал прочь.

Лена все продолжала стоять над обрывом, не оборачиваясь.

— Лена, — сказала Светлана. — Что это вы? Позвать? Я приведу его, дурня…

— Сиди! — сдавленным голосом отозвалась Лена, не двигаясь.

Когда шаги Петра затихли, Лена медленно повернулась. Белое лицо ее блестело от слез.