А черная курица земли была все ближе, все приближалась — черная курица, точно зерна склевывающая людей… Она приходила долгой и тяжелой бессонной ночью, и Годжук Мерген будто видел ее безмерную глухую плоть, которая скоро отделит его ото всего. Страха особого не было в нем, становилось только не по себе и все казалось, навязчиво казалось, что мир осиротеет без него, станет каким-то неполным, однобоким — не без него, известного всем мукамчи, а просто без человека, носившего это имя — Годжук Мерген…

И ему было жаль и себя, все, что он оставляет на неведомый произвол времен…

И он с нетерпеньем ждал дня, рассвета, который мог оказаться для него и последним. С помощью соседей Айпарча выносила его вместе с постелью наружу, на воздух, и он подолгу глядел на синеватые, весенним маревом колеблемые предгорья, на которых ему уж не бывать, в желто-зеленые дали песков, в небеса, невозмутимо голубые, крутым куполом уходящие в свою бездонность. Жизнь прошла, и была в этом какая-то страда, которую он не мог ни понять, ни хоть как-то определить.

Приехавших и пришедших проститься с ним было все больше, он видел, как они подымались в аул по дороге, но сил видеться и говорить с ними уже не было. И он попросил через соседей, чтобы они не тревожили понапрасну ни себя, ни его и возвращались по домам. И чтоб то же передали и встречным.

Его привлек однажды дружный, какой-то особенно остервенелый лай аульных собак. Он медленно перевел глаза на тропу и увидел прямую высокую фигуру черного гедая, невозмутимо шагавшего среди озлобленной своры прямо к их кибитке. Собаки, видно, чуяли в нем звериный, ненавистный им дух пустыни, наскакивали, но ни одна из них не осмелилась схватить его даже за полы одежды.

Горластая собака не оставит дом без гостей, вспомнил Годжук Мерген поговорку и тихим голосом поприветствовал подошедшего гедая.

— Мы не нашли лекарства… — вместо ответа сказал гедай и тяжело, устало сел против него, прямо на песок. — Мы не нашли.

— Мне его уже не надо, добрый человек…

— Оно нужно было не столько тебе, сколько нам, — сурово сказал гедай, глядя ему прямо в глаза. — Но мы не нашли его. А ты плох…

— Плох, — согласился Годжук Мерген с последним интересом всматриваясь в того, кто так и оставался для него загадкой. — Но что говорить об этом…

Скорая на все Айпарча уже постелила дастархан, принесла и разлила по пиалам чай, предложила и коврик гостю, но тот даже и не взглянул на него:

— Садись и ты с нами, повитуха. Последний привет хочу я передать тебе от подруги.

— От подруги? От какой, добрый человек? У меня их много в окрестных аулах…

— То знакомые; а подруга у тебя была одна и ее больше нет. Гюльджемал умерла.

— Гюльджемал?! — еще больше удивилась Айпарча, тревожно глядя на него и пытаясь припомнить. — Но такой среди моих знакомых вроде нет… Но подожди, добрый человек, подожди…

— Вот ты и вспомнила. — Какое-то удовлетворение проступило на темном хмуром лице гедая, глаза его остро блеснули из-под свалявшейся бараньей шапки. — Вы забывчивы, как земля, женщины. Все, кроме твоей подруги…

— Как, та Гюльджемал, жена терьякеша, курильщика опиума?! Но разве она жива?..

— Черная нищенка умерла. Пяти дней не прошло, как погибла она…

— Нищенка? Так это она?!

— Она. Она, опаленный цветок пустыни. И ее уже нет. Ее зарубили нукеры в белой выездной кибитке Рахими-хана.

— Но как же так…

Изумленная, растерявшаяся Айпарча переводила глаза с гедая на мужа, который слушал, не проронив ни слова, полузакрыв глаза — видно, тоже пытаясь вспомнить те такие далекие-далекие времена, ту частую гостью в их кибитке…

— Я один знал, знаю тяжкую жизнь ее, — не обращая, казалось, внимания на все, что происходило с хозяйкой, продолжал гедай. — Это ее первую сватал Караул за своего брата — за тебя, Годжук Мерген. Это она, приученная мужем, тоже стала курить тайком опиум… и страсти, и пороки ее могли принять и вместить только пустыня, только последняя свобода пустыни. Так велела передать она, когда ее уже на будет. Я передаю. И это она, усыпив телохранителей, сумела как-то попасть в белую походную кибитку хана, где в его заветном сундучке хранилось лекарство, нужное нам. Что там случилось, кто застал ее, я не знаю пока. Но это ее, в ее засохшей от крови мешковине тайком зарыли нукеры в распадке между барханами. И над ней, раскопав, хохотали и скулили гиены в том распадке…

Они долго молчали: гедай, уставившийся на никому не нужный дастархан, яшмаком закрывшая рот Айпарча с глазами, полными слез, и старик, у которого уже все было позади…

— Прощай, великий мукамчи. — Гедай, тяжело опираясь на посох, встал. — У меня есть еще одно дело: предупредить твоего брата Караула, что Акназар, сын Гюльджемал, спустился сюда с гор через четыре дня у камня аллаха… Пусть справедливость восторжествует хотя бы в этом.

— Откуда ты знаешь это? — прервал свое молчание уже не удивлявшийся ничему старик, глазами успокаивая опять встрепенувшуюся было Айпарчу.