В то утро землю окутал туман. Он лежал на земле плотной подушкой и различить что-нибудь впереди себя можно было на расстоянии трех шагов. Как обычно я бежал по дороге, врезаясь грудью в туман, шагах в десяти впереди послышался шум, а потом кто-то закричал:

— Ах, ты проклятая, чтоб тебе копыта оторвало…

Подойдя поближе я увидел, что Колли-ага лежит на земле, одна нога застряла в стремени, и он никак не может ее вырвать. Ишак, оказывается, испугался меня и свалил хозяина на землю. Привязанные к седлу ишака два ящика с яблоками рассыпались по асфальту. А Колли-ага, запутавшись ногой в стремени, умудряется собирать лежащие поблизости яблоки.

Я подбежал и хотел помочь ему подняться. Но он, словно старый верблюд, который не может сдвинуть свое тело, скосил глаза и посмотрел на меня так зло, будто хотел проглотить.

— Эй, ты кто, парень?

— Якшимурад.

— Якшимурад?.. Сын Мошан келя?

— Нет, Чары.

— Чары чаирчи?

— Да.

Моего отца в селе звали "чаирчи", потому что он всю жизнь боролся с чаиром. Увидит хоть один кустик чаира и не может устоять, не успокоится, пока не вырвет его. Каждое утро обходит свой огород, ищет чаир, словно крупинки золота собирает, даже вскопанную землю проверит — вдруг за ночь проросло.

— Будь проклято твое занятие, — крикнул мне Колли-ага, лежа на земле. — Что ты носишься рано по утру, словно сорвавшийся с привязи теленок?

— Занимаюсь физкультурой, Колли-ага. Извините, я не заметил вас.

— Ах ты, бездельник! Глаз что ли нет у тебя?

Старик пытается высвободиться, но ишак упирается, пятится назад и еще сильнее стягивает узел на его ноге. Я собрал все силы и попытался поднять его с земли. Однако Колли-ага обозлился еще больше.

— Да отойди ты, не стой надо мной, как над разбитым кувшином, — сказал он, вырываясь. Достал из кармана старой фуфайки перочинный ножик и разом обрезал веревку от стремени.

— Не стой разинув рот. Держи ишака, а то сбежит.

Я схватил ишака за шею, а Колли-ага опустился на четвереньки и стал собирать рассыпавшиеся яблоки. Если бы в тот момент проехала машина и раздавила хоть одно яблоко — мне не сдобровать.

Тяжело дыша, старик собрал все до единого яблоки и сложил их обратно в ящик. Затем зло посмотрел на меня и сказал:

— Эй ты, если еще вот так встретишься мне на дороге и будешь путаться под ногами, я тебя в мелкий порошок сотру.

Перспектива быть стертым в порошок мне не улыбалась, но я был виноват, и из уважения к его сединам промолчал. Хотя знал, что Колли-ага на базаре торгует насом, решил пошутить:

— Ну тогда, Колли-ага, у вас будет много наса, чтобы продавать его на базаре.

Торговец, с трудом сев на ишака, запыхтел, словно я насыпал соль на его рану:

— Не тебе учить, что мне продавать на базаре, сын Чары чаирчи! А ну, пошел, чтобы копыта у тебя оторвало, — заорал он из ишака ударяя его кулаком. — Пока тут с тобой спорил на базар опоздал.

А в Чагели сколько ни бегай никого не встретишь. И вообще, по утру я хозяин широкой песчаной дороги. Я бегу вдоль бурлящего арыка до плотины с широким бродом. Плотина — это мой конечный пункт. Потом спускаюсь к броду и там умываюсь. Холодная вода снимает всю усталость в моем теле.

Хотя большую часть вчерашней ночи я провел в воспоминаниях, но проснулся даже раньше обычного. Подпоясавшись махровым полотенцем, я вышел на песчаную дорогу, которая проходила за нашим домом. Утренний воздух мягко обнимал мое голое тело. Птичьи голоса наполнили все вокруг своим веселым щебетаньем.

Я бежал не торопясь, в свое удовольствие. Пока добежал до плотины, мое тело покрылось легкой испариной. Я развернул махровое полотенце и медленно начал спускаться по поросшей полынью тропинке к броду… И в этот момент… мне показалось, что это сон… Гульшен! Гульшен купалась в арыке. Точнее она уже искупалась и выходила из воды на берег, обвязавшись полотенцем. С каким-то особым удовольствием она, подняв голову и закрыв глаза, расчесывала свои толстые, спадающие ниже колен, черные волосы. Каждый раз, когда рука с расческой поднималась вверх, ее упругие груди с яркими, как ягодки сосками, чуть заметно вздрагивали. У меня во рту все пересохло. Тело снова стало мокрым. Сердце, бешено стуча, готово было выскочить из груди, а то, казалось, совсем останавливалось. Но отвести взгляд от ее белой груди я не мог. Что было потом я плохо помню.

Очнулся и вижу, шлепаю прямо по кустам колючки и полыни к большой дороге и совсем в другую сторону, чувствую, что внутри у меня что-то дрожит, будто я преступник, которого вот-вот поймают, а перед глазами все время стоит Гульшен, вышедшая из воды. Я остановился, тряхнул головой и попытался взять себя в руки.

Почти бегом я пустился домой. Запыхавшись и не зная что делать, я то заходил, то выходил из дома, зачем-то собрал свою постель с топчана, а когда собрался идти на работу, пришла Гульшен. Ее волосы, до сих пор не высохшие, выбились из-под тонкого цветастого платка и прилипли к щеке.

— Якши, ты, кажется, сегодня не разминался? — спросила, улыбаясь, Гульшен и прошла в дом. Я не знал, что ей ответить. Стою, словно в рот воды набрал. И тут она сама подсказала мне нужные слова.

— Ты ходил к Йылдырыму?

— Да…

— В конце концов, ты станешь героем, парень! — Гульшен засмеялась и позвала меня к себе.

— Ну-ка, Якши, заходи в дом, позавтракаем, пора уже на работу.

— Я не хочу есть, Гуль.

— Тогда выпей чаю.

— Спасибо, я уже пошел.

Молча я отправился на работу. А перед глазами Гульшен, стоящая на берегу.