Несмотря на то, что я привлекаюсь впервые, во мне нет ни страха, ни паники.

Адвокат поднимается, указывает на дверь зала заседаний и пропускает меня вперёд. Внутри уже сидят прокурор и следователь, и мой фокус мгновенно застывает на одной-единственной фигуре.

Оля одета в тёмно-синий костюм и рубашку с застёгнутым до горла воротником. Волосы стянуты в тугой пучок, ни одной выбившейся пряди.

В мою сторону она даже не смотрит. Даже, блядь, мельком.

Упрямая. Серьёзная. Уверенная в себе. Избалованная вниманием, средой и стабильностью.

Именно это я имел в виду, когда сказал, что у меня не те обстоятельства, чтобы строить отношения с такой, как она.

Это понимание обрисовалось ещё на этапе переписок, после первого знакомства — и окончательно укоренилось вчера, когда я обнаружил себя в чёрном списке.

Последние дни прошли как в тумане, но наш разговор в отеле я помню почти дословно. И интонации, и жесты, и взгляды. Я отделался всего одной пощёчиной, но по ощущениям — будто этим ударом меня раскрошило.

Я планировал написать Оле позже, чтобы добавить то, что не озвучил вслух, но увидел: переписка стёрта подчистую, а пользователь Оливия — больше не может получать мои сообщения.

Наверное, я мог бы постараться и найти её другой номер. Возможно, при других раскладах именно так бы и сделал — добивался встречи, писал, звонил. Но сейчас я могу подставить её. А это — последнее, чего мне хочется.

— Сейчас заходит суд, — шепчет адвокат. — По команде — встали. Когда спросят — говоришь кратко. Всё остальное на мне.

Этого адвоката нашёл Игорь. Сказал, он один из лучших в городе. Спокойный, чёткий, собранный. Не лезет с сочувствием, не даёт ложных надежд. Раньше уже вёл дела нескольких наших общих знакомых — и это для меня как фильтр.

Судья располагается за столом, поправляет бумаги. Секретарь называет дело, проверяет явку сторон. Я подтверждаю своё присутствие, озвучиваю фамилию, дату рождения, место жительства. Всё — ровно и взвешенно. Я отрепетировал эти данные в голове уже раз двадцать, чтобы не сбиться.

Судья просит прокурора озвучить суть подозрения и обоснование меры пресечения. Когда Оля поднимается, у меня пересыхает во рту.

Я заигрался, назначая встречу за встречей — даже тогда, когда стоило бы остановиться. Делал это, прекрасно понимая, что в какой-то момент всё закончится. И, скорее всего, — плохо.

Когда она едва не расплакалась, это стало для меня отрезвлением. Потому что до того момента я даже не задумывался, что вообще способен её ранить.

— …принимая во внимание добровольную явку подозреваемого, отсутствие судимостей, наличие регистрации по месту жительства и предоставление первичных объяснений следствию, считаю возможным избрание меры пресечения в виде личного обязательства, — заканчивает Оля, в очередной раз ударяя меня обухом по голове.

Адвокат предупреждал, что обычно прокурор настаивает на более жёстком ограничении, а до личного обязательства спускает уже он.

Оля могла бы просить домашний арест — и я был к этому готов. Я, в принципе, был готов ко многому. Но не к тому, что мне дадут шанс.

Судья объявляет перерыв для совещания, и в повисшей тишине я украдкой смотрю на Олю.

Она опускается на своё место, постукивая колпачком ручки по столу. Спина прямая, подбородок чуть приподнят. Ни единого жеста, ни взгляда, чтобы выдать, что между нами что-то было. А я многое бы отдал, чтобы она хотя бы на секунду взглянула в мою сторону.

Мои плечи опущены, но в целом поза зажата, будто я жду удара, который всё никак не случается.

Руки сцеплены, стопы вжаты в пол. Именно в таком состоянии я слушаю, как объявляют решение, которое определяет, где и каким образом я проведу ближайшие месяцы.

— Суд постановил: применить к подозреваемому Устинову Александру Вадимовичу меру пресечения в виде личного обязательства сроком на шестьдесят дней. Обязать подозреваемого являться по первому требованию следователя, прокурора или суда, а также не покидать пределы населённого пункта без разрешения.

Мозг фиксирует слова, но я почти ничего не чувствую, кроме опустошения.

Свобода — насколько она вообще уместна в моей ситуации — вроде бы должна радовать. Но вместо этого в голове застревает один вопрос, алогичный и даже немного абсурдный: а могла бы Оля… захотеть увидеться со мной ещё, пока действует это личное обязательство? Чисто теоретически. Очень-очень осторожно. Ведь оно в какой-то степени... развязывает руки.

Я выхожу из зала одним из последних, провожая глазами её тонкую фигуру, пока не теряю из виду. Пульс зашкаливает, когда я гашу в себе желание ускориться и броситься следом. По части терпения я, вроде бы, давно натренирован. Но именно сейчас оно даётся тяжелее всего.