Далее Зурара еще более явно ссылался на эмоциональные трудности, которые он испытывал, наблюдая за страданиями собратьев, ставших жертвами похищения из далеких стран, долгого плавания по морю и продажи в рабство. Судя по его словам, его особенно задевали ужасы разлуки мужей с женами и матерей с детьми - то, что быстро станет основой трансатлантического рабского опыта. " Кто может закончить это распределение без великой борьбы ," - спрашивает он, описывая женщин , которые бросались на землю в причитаниях, только чтобы быть избитыми или выпоротыми.

Однако почти в то же время он говорил так, что подводил жирную черту под различием, которое стало проводиться с захватом "черной мурессы" Антао Гонсалвесом тремя годами ранее. "Это было удивительное зрелище", - сказал он о только что высаженных пленниках. " Ибо среди них были одни разумной степени белизны, красивые и хорошо сложенные; другие - поменьше, напоминавшие своим цветом леопардов; третьи - черные, как эфиопы, и столь плохо сложенные, как лицом, так и телом, что зрителям казалось, будто они видят формы нижнего полушария." *.

Таким образом, в 1440-х годах впервые было мобилизовано представление о том, что чернокожие народы, населявшие эту часть Африки, впервые осваиваемую европейцами, были уникально жалкими и лишенными искупительных атрибутов цивилизации в силу своего цвета кожи. К этой идее добавилась другая, не менее губительная: это были язычники, совершенно отличные в религиозном отношении от мавров, которых португальцы признавали мусульманами, а значит, пусть и смертельные враги, но все же люди, которые, как и они сами, были "из Книги". С этого раннего времени португальцы начали активно использовать обе эти идеи для оправдания захвата негров в качестве рабов. Но, столкнувшись в ближайшее десятилетие с африканскими обществами с сильными государствами, новоприбывшие европейцы должны были умерить эти взгляды, признав реальную ограниченность своей власти в далеких землях и подчинившись местным законам о рабстве, по крайней мере временно.

Пока же стоит обратить внимание на то, как Зурара воспользовался возможностью вернуться к своей обычной роли неутомимого агиографа, чтобы отметить обоснование - или алиби, на самом деле - рождения торговли черными рабами под покровительством Генриха. спасение тех душОн писал, что " , которые раньше были потеряны", то есть обречены на жизнь без веры в христианского Бога и, следовательно, вне Его милости, было законным "удовольствием".

ИДЕЯ чернокожих как безгосударственных и безбожных животных, лишенных не только цивилизации, но и каких-либо эффективных средств коллективной защиты, возможно, и послужила важным юридическим европейским обоснованием рабства чернокожих в конце Средневековья, но реальный опыт Португалии в отношении Африки и африканцев в последующие годы не мог быть более иным. Образ, который преобладает в общественном понимании этой истории, хорошо отражен во фразе " savage to slave ", использованной историком Германом Л. Беннеттом. Слова Беннетта описывают радикальную элизию или компрессию, обычно используемую для объяснения того, как мир прошел путь от эпохи первых морских контактов между европейцами и "Гвинеей", то есть землей негров, в 1440-х годах до становления настоящего трансатлантического рабства примерно столетие спустя.

Последующие десятилетия афро-европейских контактов стали основополагающими для рождения современного мира, развития Запада и последующего состояния Африки вплоть до наших дней, и все же они почти не упоминаются в большинстве описаний западной истории. Западная культура долго и упорно работала над тем, чтобы увековечить представления о доколониальной Африке как о пространстве безудержного примитивизма и отсутствия человеческой способности к развитию. Поэтому этот скачок от дикарей к рабам, означающий якобы плавный переход от "открытия" Африки к югу от Сахары под руководством иберийцев к зарождению торговли рабами в Новом Свете, многим кажется переходом, который вряд ли стоит объяснять. Европейцы явно превосходили всех во всем, что имело значение, а с захватом Западного полушария и массовой гибелью коренного населения этой части света (тоже якобы примитивного) потребовалась новая многочисленная рабочая сила, чтобы дополнить усилия белых поселенцев. Только европейцы были аватарами разума, предприимчивости и прогресса. В сложившихся обстоятельствах негры Гвинеи - нецивилизованные и более или менее беззащитные - как бы естественным образом стали доступными жертвами и очевидным решением надвигающейся острой нехватки рабочей силы. Согласно этому парадигматическому тропу, Африка этой эпохи лишена значимой истории или последствий; это всего лишь шифр.

В 1448 году, когда принц Генрих официально приказал прекратить набеги и крестовые походы, в результате которых африканцы становились объектом работорговли; вместо этого он начал применять подход, который можно охарактеризовать только как обычную дипломатию. И хотя об этом редко приходится слышать, именно этот способ, предполагающий не просто болтовню, а взаимное признание суверенитета и полный и сложный спектр государственных действий, будет доминировать в отношениях Европы с Африкой к югу от Сахары вплоть до XVII века и включать отправку послов, создание альянсов, формализованные торговые соглашения и даже договоры.

Смена стратегии произошла отчасти из-за осознания португальцами того, что расширяющаяся африканская граница была самым важным заморским морским театром и потенциально самым большим "призом" для Европы в любом месте. Это произошло не потому, что до сих пор не был совершен исследовательский прорыв в Азию, как это может показаться некоторым. Скорее, дело в том, что во второй половине XV века Африка стала вносить решающий вклад в европейское богатство и процветание, в том числе способствуя крупным экономическим изменениям, таким как капитализация иберийской экономики и выпуск новой золотой монеты, крузадо, в 1457 году. Все это в значительной степени способствовало ускорению урбанизации и социальной мобильности на континенте. Отчасти в связи с этим в начале XVI века Мануэл I стал вторым после Афонсу V португальским королем, получившим прозвище "Африканский" †. Западная Африка имела такое значение, что ее называли "Новым Светом" за десятилетия до открытия Америки, а освоение богатств этого региона было настолько важно для Лиссабона, что он считал Черную Африку главной португальской территорией, примерно так же, как испанцы стали считать материковую часть Америки. И чтобы никто не подумал, что это малоизвестная деталь, Португалия, как мы вскоре увидим, провела первые в истории морские сражения между европейскими державами за пределами собственных вод континента у берегов Западной Африки, чтобы сохранить превосходство над своими соперниками там.

Приказ принца Генриха отказаться от рейдерского подхода к захвату рабов отчасти можно объяснить и тем, что значительное число португальцев погибало в бою, несмотря на доспехи, а может быть, и благодаря им. Тяжелые металлические пластины, надеваемые для защиты, неизбежно замедляли их движение и делали невыносимо жаркими в тропиках. Кроме того, судя по всему, по прибрежным африканским общинам быстро распространилась молва о странных и жестоких чужаках, приплывших на кораблях. Настолько быстро, что португальцы были вынуждены отправляться все дальше и дальше на юг, а затем на восток вдоль побережья континента, чтобы обеспечить себе достаточное количество пленников. Это объясняется тем, что, как только они совершали набег на какое-либо место на побережье, узнав об этом, жители многих деревень с опаской относились к дальнейшим визитам белых. Более того, те негры, которые не просто избегали контактов с европейцами, защищались довольно хорошо - гораздо лучше, чем даже отважные канарцы. Дело было не только в якобы беспринципной тактике или почти сверхчеловеческих физических способностях, ‡ как иногда утверждали португальцы, но и в том, что в их распоряжении было множество технологий. Они варьировались от быстрых земляных каноэ длиной до восьмидесяти футов, которые могли перевозить до 120 человек и иногда использовались в составе флота, до сложных навыков обработки железа, стрельбы из лука и использования стрел и дротиков, заряженных сильнодействующими травяными ядами. По словам Зурары, который часто ссылался на силу и мастерство западноафриканских бойцов, " их опасный способ сражения наведет ужас на любого разумного человека". Действительно, во время одного из первых набегов этой эпохи в 1445 году африканцы, вооруженные ядовитыми стрелами, убили двадцать из двадцати двух португальцев, сошедших на берег, включая руководителя экспедиции Нуну Тристау.