Незадолго до отъезда Эренбурга в Испанию до него дошло, что посещение Андре Жидом Советского Союза грозит неожиданными последствиями. Эренбург всячески склонял Жида на эту поездку, рассчитывая, что она укрепит его симпатии к Москве. Как это бывало с именитыми гостями, Жида принимали с особыми почестями. Ему предоставили слово на похоронах Горького, где он появился вместе с членами Политбюро, включая Сталина. Сотни тысяч открыток с изображением французского гостя возводили его в ранг сегодняшнего светила первой величины. Поезд, на котором он ехал, встречали толпы поклонников его таланта. Однако Жид и его спутники вскоре заметили, что встречи эти срежиссированы, и даже обнаружили, что красочные плакаты, которыми его приветствовали на каждой станции, везут в том же составе [395] .

Сколько бы Жид ни объявлял себя коммунистом, к «истово верующим» он не принадлежал. Даже в разгар своей самой горячей любви к Советскому Союзу, он нет-нет да делился с друзьями некоторыми сомнениями. На его взгляд, сектантские споры, которые вели левые, вредили делу коммунизма. Его не устраивала нетерпимость к гомосексуализму, всполошили известия о расстрелах после убийства Кирова. Уже при первом знакомстве с Жидом Эренбург почувствовал его независимую позицию, и когда восторженно писал о нем в 1933 году, не преминул позаботиться, чтобы в его дифирамбах прозвучала и остерегающая нотка: «Он поэт, философ, психолог, естествоиспытатель, но отнюдь не политик» [396] .

Чутье не подвело Эренбурга. В Советском Союзе Жид ничего не принимал на веру. Вернувшись в сентябре в Париж, он засел за изложение своих впечатлений и за семь недель подготовил к печати небольшую, но взрывную книгу «Возвращение из СССР», которая должна была расколоть французскую интеллигенцию. По сегодняшним меркам, когда перед нами горы красноречивейших личных свидетельств и признания Кремля о преступлениях Сталина, книжка Жида не более чем скромный, сдержанный очерк. Написанный с болью и гневом — «слишком часто то, что является правдой об СССР, говорят с враждебностью, а то, что есть ложь — с любовью» [397] — она яснее ясного показывала, что духовное и политическое единодушие советского народа маскирует жестокую диктатуру, которая не сулит никаких надежд миру Запада.

Мария ван Риссельберг, приятельница Жида, рассказала о том, что произошло, когда в конце октября Эренбург позвонил Жиду и попросил о встрече. «Он явно желал прощупать почву, отвести опасность от СССР», — комментировала она. Эренбург действительно пытался уговорить Жида воздержаться от публикации, добавив, что одобряет то, что он написал, и сам «мог бы и не такое написать, если бы захотел». Но «когда Россия делает огромное усилие, чтобы помочь Испании, право, не время напускаться на нее» [398] . Жид остался при своем мнении, и 5 ноября 1936 года книга «Возвращение из СССР» увидела свет.

Четверть века спустя Эренбург дружески писал о Жиде в своих мемуарах. Жид сыграл важную роль в сплочении общественного мнения против фашизма, и «было бы глупым малодушием, — откровенно присовокуплял Эренбург, — восстанавливая те годы, вырезать из них [Жида — Дж. Р.]» [399] . Тогда, однако, после публикации книги «Возвращение из СССР» и ее невероятного успеха коммунистическая печать беспощадно поносила Жида. Партийные функционеры заявляли, что он «хуже Франко» [400] . Эренбург примкнул к разносному хору. В его новогоднюю статью 1937 года было включено отречение от Андре Жида. Жид, писал в «Известиях» Эренбург, «пытался разбить шатер между окопами. Резонёрствующий турист и легкомысленный пуританин, он резвится между людьми, которые строят культуру, и другими, которые эту культуру уничтожают. В тяжелые дни, когда наши мысли и чувства идут к героям в Каса де Кампо, мы сумели достойно пройти мимо того мудрствования, которое оказывается обыкновенным обывательским скудоумием» [401] . Подобные филиппики лишь закрепляли за Эренбургом репутацию апологета Сталина, «старого циника, — как выразился о нем польский писатель (некогда член коммунистической партии) Александр Ват, — повалявшегося во всех сточных канавах Парижа» [402] .

Обвинение Эренбургу в том, что он является «пропагандистом» Сталина, прозвучало также из уст его старого друга Рамона Гомеса де ла Серны. Они были знакомы еще по «Ротонде», но теперь, двадцать лет спустя, весною 1936 года, встретив Эренбурга во время его пребывания в Мадриде, Гомес де ла Серна отмечал в нем разительную перемену. «Он уже не был застенчивым мягким писателем, человеком из плоти и крови, а неким пропагандистом, жестким и беспощадным». Больше всего Гомеса де ла Серну поразило превращение молодого длинноволосого богемного поэта, которого он когда-то знавал на Монпарнасе, в аккредитованного советского журналиста. «Страх берет от того, что открывается взгляду, когда оглядываешь через годы карьеру подобного изощренного международного молодчика, — писал де ла Серна в кратком очерке об Эренбурге, — когда видишь, как своей суетностью, страхами, расчетами и выгодными поручениями он убил в себе художника. Под далеким надзором царского режима он, что и говорить, мог в Париже писать что хотел, но теперь — шалишь! Не то исчезнешь в один прекрасный день и никто о тебе никогда уже не услышит. Словно он находится под электрическим током и ничего себе позволить не может» [403] .

Статьи Эренбурга, его саркастические разоблачения и впрямь граничили с демагогией. Он был предан делу борьбы с фашизмом, но он был и советским журналистом — два обязательства, вынуждавшие идти на компромиссы как с правдой, так и с совестью. Работая в Париже над своими корреспонденциями для советской прессы, Эренбург знал, что должен на каждом шагу доказывать свою верность. Иногда это требовало от него принять участие в огульной травле таких людей как Виктор Серж или Андре Жид, чья совесть продиктовала им выступить против сталинского курса. В другой раз политические обязательства Эренбурга требовали промолчать о преступлениях, совершенных против тех, кого он хорошо знал — Бухарина, Бабеля, Мандельштама — и кого искренне любил. Как все, опутанные сталинской сетью, Эренбург понимал, какую цену заплатит, встав поперек политики Сталина, и вел себя так, чтобы сохранить жизнь.

К концу сентября Сталин решил продать Испанской республике оружие и послать военных советников. Советский Союз был практически единственным источником, снабжавшим республику тяжелым вооружением. Хотя одновременно в Испании никогда не было больше двух тысяч советских офицеров (итальянцы и немцы послали на много тысяч больше), в знаменитой Интернациональной бригаде, организованной Коминтерном, за два года сражались сорок тысяч человек, прибывавших в нее в ходе боев со всех концов Европы и Северной Америки. Многие добровольцы были политическими беженцами из Германии и Италии; большинство из них состояли в коммунистической партии, и их подразделения включали комиссаров, следивших за политической верностью.