Вскоре они подружились, встречались в мадридских кафе, ездили вместе на фронт. Вместе наблюдали, как после битвы под Гвадалахарой в марте 1837 г. — важной победы — республиканцы производили зачистку местности, вынося из фашистских окопов итальянские гранаты, «красные, похожие на крупную клубнику» [411] . В декабре 1937 г. фотограф Робер Капа заснял их последнюю встречу. Произошла она в барселонской гостинице. Эренбург крепко спал, когда Хемингуэй разбудил его. Именно этот момент и запечатлел Робер Капа: Эренбург полулежит в постели, небритый, с взъерошенной космой волос, а над ним стоит Хемингуэй.

В романе «По ком звонит колокол» Хемингуэй уделил Эренбургу лишь несколько далеко не лестных строк. Эпизод, где появляется безымянный персонаж, за которым стоит Эренбург, происходит в «Гэйлорде». Он подходит к Каркову (Кольцову) с явным почтением. Именно в Каркове выражается с полным цинизмом, что он знает, «как все происходит на самом деле, а не как оно должно бы происходить», а персонаж, о котором сказано, что он корреспондент «Известий» и что у него «отвислая нижняя губа», всячески изворачивается, выступая недалекой мелкой сошкой [412] . Эренбург не обиделся на Хемингуэя за такой портрет. Напротив, он очень любил «По ком звонит колокол» и не отступил от своей высокой оценки романа, когда стало модным ругать Хемингуэя за якобы порочное изображение советских постояльцев отеля «Гэйлорд». Эренбург знал им истинную цену. Он знал, что все написанное в романе было очень близко к правде.

Сам же он, связанный сталинским курсом, правду говорить не мог. В статьях о Дуррути и других республиканцах, он всегда подчеркивал их жалостливое отношение к захваченным в плен солдатам противника. Эренбург сильно романтизировал Дуррути, приписывая ему гуманность. На самом деле республиканцы были не менее жестоки, чем фашисты. Симона Вейль, находившаяся в отрядах Дуррути на протяжении всех боевых действий, была более честным свидетелем. В письме к Жоржу Бернаносу она рассказывает о казни пятнадцатилетнего фалангиста, которого Дуррути расстрелял собственноручно [413] . Есть у Эренбурга и другие столь же удручающие умолчания. Так, вспоминая отряд анархистов, воевавший на арагонском фронте, Эренбург упоминает, что первоначально, в августе 1936 года, независимость их «колонн» делала невозможным любые координированные действия; зато теперь, весною 1937 года, когда наладилось с дисциплиной, бойцы-анархисты влились в республиканскую армию. Не мог, однако, Эренбург сказать о том, что единение это было достигнуто ценою арестов и убийств ряда анархистских вожаков, произведенных тайной агентурой Сталина. Другой ее мишенью были социалисты антикоммунистических убеждений, в первую очередь члены Объединенной марксистской партии (повсеместно известной под аббревиатурой ПОУМ), которая была объявлена троцкистской.

В марте Испанская коммунистическая партия провела конференцию в Валенсии. Влияние коммунистов, по мере того как помощь Советов усиливала их престиж, росло как на дрожжах. На этой конференции партийные вожди обличали своих союзников из других левых партий. Хосе Диас, как писал об этом Эренбург, во всю клеймил «демагогов, которые обещают народу все и которые ведут его к поражению». Из его речи было ясно, что он говорит о «саботаже и предательской, подрывной работе троцкистов» [414] . В апреле 1937 года внутри большой гражданской войны в Барселоне вспыхнула подлинная междоусобная война, затеянная анархистами и социалистами-антисталинистами, с одной стороны, и коммунистами, с другой. Эренбург в апреле давал сводки из Мадрида и с южного фронта, и это облегчало ему задачу: он мог не писать о стычках в Каталонии.

Борьба республиканской Испании продолжала вызывать горячую поддержку либеральных и левых кругов — писателей и ученых. Даже если бы американцы и европейцы понимали, какую политику вел в Испании Сталин, вторжение в Испанскую республику нацистской Германии и фашистской Италии являлось достаточной причиной для ее защиты. Несмотря на войну, а может, именно из-за нее, в июле 1937 года Международный конгресс в защиту культуры был созван в Валенсии. На него прибыло около восьмидесяти писателей, в том числе Андре Мальро, британский поэт Стивен Спендер (незадолго до того вступивший в коммунистическую партию), американский критик Малькольм Каули.

Почти перед самым началом конгресса Эренбург дважды был на волосок от гибели. Первый раз они с Мальро катили в Мадрид, когда их машину смял грузовик, перевозивший артиллерийские снаряды. Происшествия подобного рода были обычным делом на этой дороге. К счастью, оба остались невредимы. Два дня спустя Эренбург попал в переделку из-за беспечности уже иного рода. Двое советских делегатов, узнав о наступлении на Брунете, захотели во что бы то ни стало сопроводить Эренбурга на фронт. До Брунете, откуда фашистов за день до этого выбили, они добрались благополучно. Но задержались, а тем временем фашисты предприняли контратаку и дорога обратно на Мадрид оказалась под шквальным огнем. Только по счастливой случайности Эренбург избежал столкновения с марокканскими войсками Франко.

А вот двум другим иностранцам, также находившимся под Брунете, выпала другая судьба. Две недели спустя, после того как чуть не сложил голову Эренбург, там погиб Джулиан Белл, любимый племянник Вирджинии Вульф; он вел санитарную машину. А 23 июля была смертельно ранена Герда Таро, подруга Роберта Капа: по машине, на подножке которой она стоя ехала, нанес удар фашистский танк. Герда была страшно изувечена и на следующий день скончалась.

Работа конгресса отразила не только жестокость гражданской войны, но много большее. За месяц до его открытия московская чистка достигла новой, непостижимой фазы — расправы с ведущими военачальниками Красной армии, включая Михаила Тухачевского, Иону Якира и Иеронима Уборевича. Осужденные за измену, они были немедленно расстреляны. Эренбург мучительно переживал их казнь, но сделать он ничего не мог, даже поговорить об этом с кем-нибудь вряд ли мог. Как и многих других русских, сражавшихся тогда в Испании, судьба Тухачевского повергла Эренбурга в ужас [415] . В июле же советские агенты учинили кровавую чистку в ПОУМ, облыжно обвинив эту организацию в сотрудничестве с генералом Франко. Андрес Нин был арестован и исчез; позднее стало известно, что его после жестокого допроса расстреляли.

Две недели спустя начали прибывать делегаты конгресса, включая большую группу советских писателей. В своих мемуарах Эренбург обозвал конгресс «бродячим цирком»: открывшись в Валенсии 4 июля, он 6 июля продолжался в Мадриде, откуда перекочевал в Барселону и через две недели закончился в Париже [416] . Воскресным пикником тут и не пахло. В Валенсии делегаты заседали в ратуше, наполовину разрушенной недавним воздушным налетом, а в Мадриде артиллерийский обстрел поднял их ночью с постелей.