Анна улыбнулась, но её улыбка была горькой, почти дерзкой.

— Я знаю, Иван Палыч, — ответила она, её голос стал мягче, но в нём всё ещё звенела убеждённость. — Но молчать тоже нельзя. Вы ведь и сами не молчите, правда? Вы смело выступили против Субботина, поставили его на место. Вы врач, а значит, за людей стоите. Разве не так?

Артём усмехнулся, чувствуя, как её слова бьют в точку.

— Ваша борьба и ваши идеи, Анна Львовна, опаснее, чем докторская сталь.

— Может, и так, — сказала она, глядя ему прямо в глаза. — Я за жизни стою, и вы тоже. Мы похожи с вами.

Она посмотрела на него, её взгляд смягчился, и в нём мелькнула благодарность. Она коснулась его руки, едва заметно, и этот жест был теплее её слов.

— Спасибо, Иван Палыч, что проводили, вот и школа уже, — сказала она. — Дальше я сама. А вы… приходите ещё за книгами. И за чаем. Договорились?

— Договорились, — ответил он.

Анна поднялась на крыльцо, её строгое серое платье чуть колыхнулось, когда она обернулась, чтобы попрощаться. Её рука уже коснулась дверной ручки, но вдруг девушка замерла, словно передумав. Она быстро спустилась обратно, остановилась перед Артёмом, так близко, что он уловил лёгкий запах её мыла — простого, деревенского, но почему-то волнующего.

— Иван Палыч, — выдохнула она с жаром. — Я хотела бы вас кое с кем познакомить. С очень хорошими людьми. Они… они думают, как мы с вами, о том, что несправедливость терпеть нельзя. Приходите сегодня вечером в школу, часиков в восемь. Хорошо?

Артём нахмурился, её слова застали его врасплох. Он бросил взгляд на школу — деревянное здание с облупившейся краской, тёмное и тихое в этот час. Вечер в Зарном был временем, когда люди сидели по домам, а школа, тем более, пустовала.

— Разве она открыта вечером? — спросил он, прищурившись. — Для уроков, поди, поздно.

Анна чуть улыбнулась, но её улыбка была уклончивой, почти таинственной. Она поправила платок, её пальцы слегка дрогнули, выдавая волнение.

— Не для учащихся, — сказала она, понизив голос. — Для других людей. Тех, кто хочет, чтобы всё было иначе. Так вы придёте?

— Приду, наверное, раз вы приглашаете. В восемь, говорите?

Анна кивнула, её лицо просветлело, и она коснулась его руки.

— Спасибо, Иван Палыч, — сказала она, её голос стал мягче. — Я знала, что вы не из тех, кто молчит. До вечера.

Она так же быстро упорхала прочь. Артем проводил взглядом ее фигуру, скрывшуюся за дверью, потом двинул обратно в больницу. Мысли кружились вокруг произошедшей беседы и Артем не сразу обратил внимание, что к нему подскочила Аглая. Задыхается, платок сбился, веснушчатое лицо белее мела.

— Иван Палыч! — выкрикнула она, чуть не споткнувшись о корень. — Беда!

— Что случилось? — выдохнул Артем, хватая ее за плечи. — Ушиблась?

— Да не я. Со мной все в порядке. Там…

— Ну, не томи!

— Дайте отдышаться, бежала всю дорогу. Бегите за мной! Дворянка приехала, у больницы стоит! Велела за доктором послать, сейчас же!

— Какая еще дворянка? Говори толком.

— Вера Николаевна Ростовцева! — выпалила Аглая. — Из города, важная, страсть какая важная особа! В карете, с лакеем, в шляпе с пером, как в книжке! Сказала, доктор ей нужен, немедля. А ежели не приведём… — она осеклась, её глаза наполнились слезами, — грозилась становому пожаловаться, да всю больницу под арест отдать! Сказала, в кутузку нас всех, а хибарку эту на слом, коли ослушаемся! За неповиновение.

— Это что еще за замашки такие барские? — возмутился Артем.

Но Аглая тут же его перебила.

— Иван Палыч, я прошу. Ведь худо сделает. Идти нужно. Просит.

— Ладно, Аглая. Беги назад, скажи, что доктор идёт. И не реви, держись. Никто нас в кутузку не заберёт, — сказал он, но собственным словам не поверил.

Глава 8

— Это вы новый доктор? Ну, наконец-то явились!

Дама в сиреневом платье с кружевами и такого же цвета шляпке с фазаньим пером и розовыми искусственными цветами вовсе не скрывала своего раздражения. Лет сорока, высокая, худая. Узкое аристократически бледное лицо, тонкий породистый нос, искривленные в презрительной усмешке губы. Если бы не эта усмешка — скорее, гримаса — женщину можно было бы назвать красивой, и даже очень. Однако, гнев ее вовсе не красил… Впрочем, гнев не красит никого.

Чуть позади, во дворе стояла изящная коляска на пневматических шинах, запряженная парой серых, в яблоках, лошадей. Кажется, такие назывались — ландо. Кучер в черном котелке, лаковый кузов… еще в коляске кто-то сидел…

— Э, сударь! Да вы меня слышите ли? C’est un putain de truc! (Это же черт знает что!) — добавила дама, похоже, что по-французски.

— Ну да, я доктор! — Артем вовсе не собирался ни с кем ссориться, да и всяких пациентов на своем веку повидал. — Проходите, прошу… Что-то случилось?