— Молодец! Только ртутные втирания не эффективны, — ответил Артем, вовремя прикусив язык и чуть не добавив, что местные справочники давно устарели. — Их ни в коем случае нельзя делать — бесполезно и даже опасно.

— А сальварсан?

— А он у нас есть?

— Нет, — покачала головой Аглая.

И не мудрено. Это лекарство дорогое, доступно только в военных госпиталях, да городских больницах.

— Что же тогда делать? — спросила санитарка.

— Буду думать, — буркнул Артем. — А ты пока вот что…

Он задумался.

— Слушай внимательно.

Аглая выпрямилась, готовая к любому поручению.

— Что делать, Иван Палыч? Ефимку кормить? Или за водой бежать?

— И это тоже. А еще… Я хочу, чтобы ты обошла Зарное — избы, площадь, церковь, где там народ собирается обычно. Собери всех, кто согласится прийти: баб, мужиков, даже стариков, если не ленятся. Завтра утром здесь, у больницы. Скажи, доктор будет учить, как от болезней беречься. Про чистоту, про воду, про то, как не дать «Скверне» — или чему похуже — по селу пойти.

Аглая моргнула, её брови взлетели, будто он велел ей звёзды с неба достать.

— Учить? — переспросила она. — Да кто ж придёт, Иван Палыч? Мужики в трактир, бабы по хозяйству, а старики Марфу слушать будут, про Живицу да заговоры. И… — она замялась, — про «Скверну» бояться станут, подумают, порча это.

Но увидев искорки в глаза доктора, тут же добавила:

— Иван Палыч, давайте я лучше девок своих соберу, знакомых? Скажу, что хотите обучить их делу сестринскому. А заодно и расскажите что хотите. А они уж потом вечером своим мужьям сами все перескажут, уж будьте уверены!

— Голова! Сможешь?

Аглая просияла.

— Ох, Иван Палыч, это я сумею! — воскликнула она. — Справлюсь!

* * *

С самого утра хибара, служившая больницей, гудела от голосов.

Аглая оказалась права — на лекцию особо желающих не нашлось, а вот обучиться сестринскому делу интерес возник, тем более, что Аглая как бы между делом добавляла, что она тоже с этого начинала, а теперь вот на жаловании, хоть и не большом, но все же.

Таких собралось шестеро: три молодки, две пожилые вдовы и одна девчонка, едва ли старше шестнадцати, с косой толщиной в руку. Все они толпились в тесной горнице, перешёптываясь и бросая любопытные взгляды на Артёма, который стоял у старой школьной доски, позаимствованной у Анны Львовны.

Анна тоже пришла. Сославшись на то, что в школе у неё сегодня до самого вечера есть свободное время, она решила поддержать начинания Артема по просвещению населения. В своём строгом сером платье и чёрной кофточке, с волосами, собранными в аккуратный пучок, она словно мышка притаилась в самом дальнем углу. Однако же её присутствие Артём заметил сразу, и оно, как тёплый луч в пасмурный день, согревало его.

Анна не вмешивалась, не задавала вопросов, не суетилась, как другие. Она прислонилась к стене, скрестив руки, и её серые, жемчужные глаза следили за Артёмом, пристально, с интересом.

Но даже присутствие Анны не спасало от ощущения того, что Артём чувствовал себя не в своей тарелке. Не привык он исполнять роль учителя и наставника. Не его это. Да и рассказывать при Анне о необходимости половой гигиены было как-то неудобно. Но выбирать не приходится.

— Так, слушайте, — начал он, стараясь говорить громко, но спокойно, как учитель перед первоклашками.

Толпа затихла, только где-то одна из его учениц-медсестёр, шепнула соседке: «Дохтур, вишь, учёный».

— Добрый вечер, люди добрые, — сказал он. — Собрались мы, чтобы о здоровье говорить. Не о заговорах, не о «Скверне», а о том, как хворь остановить. Болезни — они не от порчи, а от грязи, от воды плохой, от… — он замялся, бросив взгляд на Анну, — от того, как люди живут.

Толпа зашумела, кто-то перекрестился, а Матрёна буркнула:

— Это как же? Без порчи?

— Есть хворь, — сказал он, понизив голос, — что язвы даёт, кожу ест, кости ломит. Называется она… — он осёкся, понимая, что слово «сифилис» для крестьян ничего не значит, — дурная болезнь. Она от того, что люди… близко с заражённым бывают. В трактире, скажем, или ещё где. Если язвы на ком увидите — не трогайте, не пейте из одной кружки. И… — он сглотнул, избегая смотреть на Анну, — держитесь подальше от тех, кто по ночам в трактире шатается.

Толпа загудела громче. Прасковья, девчонка с косой, пискнула:

— Это про девок, что ли?

Артём стёр мел с пальцев, пытаясь унять смущение. Надо было говорить прямо, но взгляд Анны, чистый, робкий, мешал, как солнечный блик на воде.

— Про них. Но не только про девок, — сказал он, стараясь вернуть твёрдость в голос. — Болезнь не выбирает. Чтоб её не подхватить, живите чисто. Руки мойте, воду кипятите, а если язвы или сыпь увидите — бегом ко мне.

— А зачем воду кипятить? Что с нее, навар будет какой? — буркнула старуха.