— Что это еще за прыжки в канал? — Леман не отрывал глаз от капель ледяной воды, долбивших пористый брусочек сахара над рюмкой.

Лучистое, анисом пахнущее зелье мутнело на глазах, клубилось, наливаясь опаловым, матово-молочным цветом. Абсент казался солнечным, излучающим свет; уровень жидкости в озаренной рюмке стремительно повышался, как будто там зарождалась новая, неведомая жизнь.

Абсентная «Амур и череп» — сырое помещение с низкими сводчатыми потолками и белеными стенами — была забита студентами из окрестных корпусов Софии и Медицинской академии. Продолговатый, пропахший травами и анисом зал упирался в стойку с внушительным арсеналом бутылок и хозяином, вооруженным штопором и веером похожих на отмычки разнокалиберных ножей. Он тихо напевал или насвистывал, словно охотник, манком подзывающий полынных фей. Придя к открытию, можно было застать хозяина за чтением де Квинси или криминальной хроники — другие жанры он презирал, как пьяница кипяченую воду.

Пили в подвальчике исключительно абсент — прочие разновидности спиртного были презрительно отвергнуты завсегдатаями-пуристами; исключение сделали лишь для бренди — из пиетета к Эдгару По и его любимому коктейлю. Бутылочный частокол на полках завораживал, являя взорам мир абсента во всем его великолепии; колдовское зелье, отлитое в емкости всевозможных форм и размеров, орошенное световыми бликами, с фривольными рисунками на этикетках, взывало к вам с мольбой «выпей меня». По обе стороны от узкого прохода тянулись ниши, где, точно в гротах, укрывались от мирской суеты любители абсента. На столиках горели свечи, вставленные в бутылочные горлышки. Тревожно переглядывались овальные стенные зеркала, порождая череду размноженных отражений, засасывающий и уводящий в Зазеркалье коридор. Со стен вместо привычных рогатых чучел таращились человеческие черепа со свечами в пустых глазницах. Хозяин заведения, в отличие от большинства коллег, не отступал от профессионального политеса и не пытался подсунуть клиентам пойло со вкусом полоскательной жидкости или приторной микстуры от кашля. Амур если и присутствовал в подвальчике, то инкогнито (пухлявый херувим на вывеске не в счет).

— Мальстрём сказал, что сомневался, но после твоего прыжка в канал сомнения отпали напрочь, — усмехнулся Зум.

— Я им с Крюгершей битый час доказывала, что не гожусь для этой роли, что мне не нравится пьеса… — неохотно отозвалась Алина, глазами подгоняя плавящийся над абсентом сахар. Она провела рукой по черным волосам, гладко зачесанным за уши и разделенным на прямой пробор. — Ну и, в конце концов, мне все это обрыдло.

— Кто такая Крюгерша? — Леман помешивал питье узорной ложкой.

— Нора Крюгер, ассистент режиссера. — Алина теребила манжету белой сорочки со стоячим воротничком и расстегнутыми верхними пуговицами.

Леман пригубил абсент и ослабил узел галстука, словно тот мешал волшебному проникновению зелья в организм; выудил из кармана кардигана зажигалку, но, поразмыслив, спрятал ее обратно и откинулся на плюшевом сиденье с видом умиротворенного сибарита. Воздух в нише был терпким, горьковато-хвойным, свежим и наэлектризованным, словно в сосновом бору перед грозой.

Дав сахару догореть, Алина ложкой взбаламутила разомлевших фей в своей рюмке. Вид у нее был хмурый и слегка взволнованный: последние несколько минут она то и дело взглядывала в зеркало на стене и быстро опускала глаза. Судя по всему, причиной беспокойства был брюнет, точнее, отражение его отражений в нашем зеркале: он сидел к нам спиной в нише напротив в компании каких-то горлопанов и смотрел на Алину из глубины зеркальной галереи.

— Они обещали вернуться в следующую субботу. — Зум потягивал абсент с тертым льдом, облокотившись локтем на стол и запустив пальцы в копну белокурых волос.

Делая глоток, Алина снова зыркнула в зеркало. Судя по абсенту — мутному и густому, как суп, — феи в ее рюмке пребывали в дурном расположении духа.

Мы уже собирались уходить, когда Алина нехотя подошла к компании в нише напротив, откуда долетали залпы жизнерадостного гогота, и остановилась у зубоскала за спиной:

— Вирский, когда ты вернешь мои фотографии?

Брюнет обернулся и встал со стула, излучая любовно культивируемую развязность.

— Не эти? — Он веером выставил перед ней порнографические открытки с томными путанами разной степени обнаженности.

Сидевшие за столиком притихли, выжидающе глядя на девушку.

— Радости пубертата, — пренебрежительно фыркнула та.

— А как насчет маньяков? Не интересуешься?

— Уже нет.

Вирский усмехнулся и окликнул кудлатого увальня с трупом потухшей сигареты в углу рта:

— Что там у нас еще?

— Имеются утопленники, — деловито отозвался тот, тасуя свои несметные сокровища. — Несколько крайне любопытных случаев…

— Мне нужны мои фотографии, — терпеливо повторила Алина.

— Я их так просто не отдам. Мне тяжело с ними расставаться.

Алина криво усмехнулась и повернулась, собираясь уходить. Вирский схватил ее за запястье, поднес кисть к губам, перевернул и поцеловал ладонь. Взгляд его сделался серьезным. Мгновение они смотрели друг на друга с напряженным вниманием; затем она высвободила руку.

— Клоун, — бросила Алина на ходу.

— Что у тебя с ним? — закуривая, спросил у нее Леман, когда мы вышли на улицу.

— Уже ничего.

— Разонравился?