В голосе Зубова прозвучала неизбывная горечь, как бы он ни хотел ее скрыть. Какое-то время они оба помолчали.

– Бедный Алеша, – наконец сказала Велимира. – Ты ее любил? Эту женщину, которая оказалась убийцей.

На мгновение Зубова поглотила ледяная чернота. Он словно оказался под водой, отделенный от внешнего мира толстым мутным слоем льда, через который совершенно не пробивался дневной свет. Там, подо льдом, совершенно невозможно двигаться. Зубов и застыл, словно его неожиданно сковал летаргический сон. А еще начал привычно задыхаться, ведь кислорода под ледовым панцирем катастрофически не хватало.

Он уже знал, что проломить этот сплошной ледяной слой невозможно. Видит бог, он пытался. Предпринимал попытки снова и снова и каждый раз терпел неудачу. Все эти шесть лет он физически ощущал, как давит сковавший его ледяной панцирь. И только в последнее время он поверил, что где-то существует спасительная прорубь, отверстие, пропускающее дневной свет.

Чтобы выбраться наружу, нужно ориентироваться на этот своеобразный маяк, однако риск не доплыть до него казался огромным, ведь в ледяной воде запас сил организма иссякает так быстро. Да, подледное ориентирование требует огромного запаса сил, а у него, Зубова, их нет. Совсем нет. Он так устал за эти шесть лет. И не поведать никому об этой нечеловеческой усталости.

Любил ли он Анну… Как ответить на этот вопрос, если до сих пор любое воспоминание о ней отзывается такой острой болью, что он, здоровый мужик, прошедший армию и многолетнюю службу в полиции, всякий раз корчится и почти теряет сознание? Как объяснить этой девушке, притаившейся сейчас по другую сторону телефона, такой живой, такой открытой, как выглядит душа человека, скованная ледяным панцирем?

Ей не представить, как душевная анестезия замораживает тепло души, приглушает любые звуки, лишает возможности видеть, слышать, чувствовать прекрасное, испытывать сострадание, покой, интерес. Каково это – жить, словно ты уснувшая подо льдом рыба? И вроде бы ты свыкся с таким существованием, даже нашел покой внутри куска льда, но с каждым днем все сильнее ощущаешь, что там, внутри твоего ледяного кокона, нет и не может быть никакой жизни.

– Мира, – проскрипел он в трубку, оставив последний вопрос без ответа. Как говорится, замнем для ясности. Про Анну он не был готов говорить ни с кем. Даже с ней. Особенно с ней. – Если Савелий Игнатьевич снова позвонит, вернее если ты получишь сообщение, что его телефон снова в сети, сразу мне позвони, хорошо?

– Хорошо. – Сегодня Велимира Борисова легко соглашалась со всем, о чем он просил, хотя Зубов подозревал, что эта покладистость временная. – Алеша, я еще хотела тебя попросить.

– Да?

Голос его все еще походил на скрип ржавого куска металла. Скрутившая его боль отступила пока не до конца. Если она сейчас снова спросит про Анну, то он просто умрет на месте. Не будет больше майора Зубова. Может, это и к лучшему.

– Мы не могли бы завтра снова съездить на дачу?

Он бы голову отдал на отсечение, что в тонком женском голоске звучала обычно не присущая ему робость.

– Что? Зачем?

– Ну бабушка с прошлой субботы нервничает. Разговор получился не очень приятный, да еще и в день рождения. Все мы, боюсь, показали себя не с самой лучшей стороны, и она волнуется, какое мы все произвели на тебя впечатление. И она все время спрашивает, не поссорились ли мы. Ты прости, но я не могу сейчас признаться ей в том, что ты – не мой жених, а полицейский. Она этого просто не перенесет. Давай съездим к ней вместе, чтобы она успокоилась. Если ты свободен, конечно.

Во все не занятые дежурствами субботы Зубов был совершенно свободен, потому что идти ему было некуда. В выходные он обычно спал до полудня, добирая нехватку сна все из-за тех же дежурств, а потом занимался нехитрыми домашними делами: пылесосил и мыл пол, оттирал плиту от пятен засохшего кофе, больше он все равно ничего не готовил, стирал одежду и постельное белье, ходил в магазин и спортзал, а вечером смотрел какой-нибудь боевик или детективный сериал, удивляясь тому количеству ляпов, которые такое кино обычно содержало.

На этой неделе дежурство выпадало на воскресенье, так что в субботу Алексей был совершенно свободен.

– Давай съездим, – сказал он и услышал, как Велимира едва заметно выдохнула от облегчения. – Я буду рад снова увидеть твою семью. Они мне понравились. Особенно бабушка.

– Жаль, я думала, что особенно я, – рассмеялась девушка и тут же испуганно оборвала свой смех. – Прости, я глупость сказала. Тогда я завтра заеду за тобой часов в одиннадцать. Устроит?

– Устроит, – заверил ее Зубов и отключился.

В кабинет он вернулся, широко и безмятежно улыбаясь.

В субботу около полудня Зубов опять сидел на пассажирском месте принадлежащего Велимире BMW, ощущая под тканью джинсов теплую кожу сиденья. Под негромкую музыку (Велимира слушала инструментал из классических советских кинофильмов, и это казалось необычным для такой молодой девушки, принадлежащей совершенно иному поколению) он рассказывал девушке о результатах расследования, полученных на данный момент. К сожалению, их было немного.