Он анализировал потоки данных, ища паттерны. И вдруг он её увидел.

Это была пылинка. Микросекундный всплеск на гражданской частоте, идеально синхронизированный с передачей ложных целеуказаний в сети противника. Помеха, которая не была помехой. Эхо, у которого не должно было быть источника.

Любой другой аналитик списал бы это на сбой. Но Сыч ненавидел случайности. Он не мог отследить источник. Слишком короткий, слишком слабый. Но он знал этот почерк. Элегантная, минималистичная архитектура. Чистая работа.

«Орлова», — подумал он без злости, скорее с кривым, профессиональным уважением. Эта сука всё-таки выжила. И теперь она играет против них.

Он открыл лог операции и сделал короткую запись: «23:47. Зафиксировано внешнее воздействие на тактическую сеть противника. Источник не установлен. Предположительно — Орлова. Рекомендую смену протоколов шифрования».

Он откинулся на спинку кресла. Игра становилась интереснее. Он мельком взглянул на телефон, где светилось непрочитанное сообщение от его девушки. «Ты где? Я скучаю». Он смахнул уведомление, не открывая. Сейчас не время.

Перегруппировка сил противника дала Хавьеру несколько драгоценных секунд. Огонь сместился левее, превратив старую каменную ограду в крошево. Он воспользовался этим.

Пальцы наткнулись на холодный металл.

Он подцепил край коробки ножом, рванул. Земля нехотя отпустила свою добычу. Он вытащил её. Ржавая, тяжёлая, с вмятиной на боку. Коробка из-под печенья, которую они с Люсией украли с кухни тридцать лет назад. Их капсула времени.

Он сунул её под куртку. Металл холодил кожу сквозь тонкую ткань.

Теперь — прорыв.

Он больше не полз. Он бежал. Пригнувшись, перебегая от одного оливкового дерева к другому. Он двигался на чистых инстинктах, его тело помнило то, что мозг пытался забыть. Он снова стал тенью.

Один из внедорожников русских накрыло прямым попаданием. Мир взорвался оранжевым. Оглушительный взрыв подбросил искорёженный металл в воздух. На секунду вся роща залилась пляшущим светом. И в этом свете Хавьер стал идеальной мишенью.

Пули защёлкали вокруг. Одна чиркнула по стволу рядом с его головой, осыпав лицо корой. Он не остановился.

Машина была в тридцати метрах. Целая вечность.

Десять.

Он рванул на себя заднюю дверь, швырнул коробку на сиденье. Она глухо стукнулась о тело Люсии. Хавьер запрыгнул следом, захлопывая дверь. — Поехали! — выдохнул он, и в этом слове не было воздуха, только хрип.

Лена вдавила педаль в пол. Старый двигатель взревел, и машина сорвалась с места.

В тот же миг заднее стекло с оглушительным треском взорвалось внутрь, осыпав салон тысячами тусклых кубиков. Пуля прошла там, где секунду назад была голова Хавьера, и вошла в приборную панель. Осколки посыпались на Люсию. Она не шелохнулась. Её лицо, покрытое сверкающей стеклянной крошкой, оставалось безмятежным.

Они мчались по ночной дороге. В зеркале заднего вида Лена видела удаляющееся зарево горящей машины. Хаос остался позади.

В салоне воцарилась тишина, нарушаемая только рёвом мотора и тяжёлым, с присвистом, дыханием Хавьера. Он сидел на заднем сиденье, зажимая рану. Кровь пропитала рукав и капала на обивку. Но он не смотрел на неё. Его взгляд был прикован к ржавой коробке, лежавшей рядом с сестрой.

Он протянул дрожащую правую руку и коснулся холодного, шершавого металла.

Он победил. Вырвал этот кусок прошлого из огня. Но плечи не расслабились, а кулак на рукоятке ножа так и не разжался. Он оставил за спиной слишком много следов. И знал, что охотники, стряхнув с себя пепел этой схватки, пойдут по ним.

Гонка не закончилась. Она только начиналась.

Старый «Сеат» умер на рассвете, в сорока километрах от французской границы.

Пуля, ещё в Андалусии пробившая заднее стекло, срикошетила и прошила топливопровод. Хавьер заметил это слишком поздно. Машина дёрнулась в последний раз, мотор кашлянул и заглох.

Они замерли на обочине второстепенного шоссе. Вокруг, до самого горизонта, простирались выжженные поля северной Испании. Тишина давила, и редкий стрекот сверчков резал слух, как щелчок затвора.

Хавьер вылез из-за руля, хлопнув дверью. Воздух был уже тёплым, но ещё не раскалённым. В плече снова заныло — память о Неаполе. Каждый мускул налился тупой, тяжёлой усталостью.

Они ехали почти без остановок, меняясь за рулём, пока Лена не отключалась от перенапряжения. Он почти не спал. Сон был непозволительной роскошью.

Он бросил машину. Забрал из бардачка ржавую металлическую коробку и свой рюкзак. Лена уже вытащила из салона Люсию. Та обмякла на её руках, безвольный, тёплый вес. Глаза были открыты и пусты, устремлены в никуда. Взгляд, который Хавьер научился ненавидеть.