Рузвельт предпочел бы несколько иной законопроект, который предоставил бы ему право по своему усмотрению вводить эмбарго на поставки оружия выборочно, против страны-агрессора, а не автоматически и без разбора применять его ко всем воюющим сторонам. Но председатель сенатского комитета по международным отношениям Ки Питтман из Невады предупредил его, что его «точно высекут», если он будет настаивать на праве определять агрессора. Поскольку его эпохальная программа внутренних реформ рисковала оказаться под угрозой срыва в результате разборок по поводу законодательства о нейтралитете в то судьбоносное лето 1935 года, Рузвельт последовал совету Питтмана. Он согласился на обязательность закона. «Негибкие положения могут втянуть нас в войну, вместо того чтобы удержать от неё», — предупредил он, подписывая законопроект 31 августа, но тем не менее подписал его, заявив журналистам, что он «полностью удовлетворителен» и в любом случае утратит силу через шесть месяцев, когда Конгресс соберется вновь в феврале 1936 года. [653]

3 октября 1935 года, спустя всего несколько недель после подписания Рузвельтом Закона о нейтралитете, войска Муссолини наконец-то перешли из итальянского Сомали на Африканском Роге в иссушенные горы Эфиопии. Пехоту сопровождали бомбардировщики, которые взрывали глинобитные деревни и обстреливали беззащитных всадников. Широко разрекламированное хвастовство сына Муссолини о том, что он наслаждался «великолепным спортом», наблюдая, как его жертвы взрываются, словно «распускающаяся роза», помогло заручиться симпатией американцев к незадачливым эфиопам и их миниатюрному императору Хайле Селассие. Но моральное сочувствие не означало материальной поддержки. 10 октября Лига Наций проголосовала за принятие коллективных мер против итальянской агрессии. Когда Лига была готова ввести эмбарго на поставки нефти в Италию — шаг, который остановил бы военную машину Муссолини на полпути, — Координационный комитет Лиги поинтересовался, будут ли сотрудничать в эмбарго страны, не являющиеся её членами. Соединенные Штаты, в то время производившие более половины мировой нефти, были ключом к этой стратегии. Но Рузвельт отказался. Нефть не входила в число «оружия, боеприпасов и орудий войны», перечисленных в списке товаров, подлежащих эмбарго, в Законе о нейтралитете. Внесение нефти в этот список и применение эмбарго только к одной из воюющих сторон потребовало бы президентской инициативы, что нарушило бы как букву, так и дух закона, который Рузвельт только что подписал. Более того, Рузвельт понимал, что любое подобие сотрудничества с дипломатами в Женеве подвергнет его нападкам со стороны изоляционистов как податливое создание Лиги. В нынешнем американском политическом климате это обвинение было анафемой. «Я иду по тугому канату, — признался Рузвельт председателю Демократической партии Джиму Фарли, — я осознаю всю серьезность этого вопроса как с международной, так и с внутренней точки зрения». [654] Союз с Лигой мог бы помочь остановить Муссолини, но он почти наверняка лишил бы Рузвельта надежды выбить из Конгресса больше дискреционных полномочий, когда Закон о нейтралитете будет пересмотрен в феврале 1936 года. Более того, такие действия могли бы дать изоляционистам меч, которым они могли бы ударить по Рузвельту на президентских выборах в следующем году. В сложившихся обстоятельствах Рузвельт довольствовался объявлением «морального эмбарго» на поставки нефти и других сырьевых материалов в Италию. Моральное эмбарго, что неудивительно, оказалось более тонким, чем бумажный барьер. В последующие месяцы американские поставки нефти в Италию, а также меди, железного лома и других важнейших видов сырья выросли почти в три раза.

Таким образом, Соединенные Штаты не представляли собой серьёзного препятствия для имперских амбиций Иль Дуче в Африке. Однако сомнительно, что американское сотрудничество смогло бы в достаточной степени укрепить Лигу и остановить итальянское вторжение. При любом распределении ответственности за порабощение Эфиопии европейцы должны взять на себя большую часть вины. Лондон и Париж, все ещё травмированные воспоминаниями о Великой войне и неумеренно боявшиеся «проиграть» Муссолини Гитлеру, заглушили свои протесты. Они так и не ввели нефтяное эмбарго. Они также упорно воздерживались от закрытия Суэцкого канала, что одним махом обрекло бы войска Муссолини на провал в Эфиопии и обрекло бы его военную авантюру на провал. В декабре 1935 года британское и французское правительства даже ненадолго одобрили соглашение между министрами иностранных дел сэром Сэмюэлем Хоаром и Пьером Лавалем, которое передавало Муссолини большую часть Эфиопии. Общественный резонанс в Британии против этой циничной уловки заставил отказаться от соглашения, а также отправить Хоара в отставку. Но в Риме и Берлине тот факт, что сделка между Хоаром и Лавалем вообще была продвинута, подтвердил слабость демократических стран. В Соединенных Штатах сделка укрепила презрение, которое многие американцы, включая Рузвельта, испытывали к европейским дипломатам. «Европейская идеология не производит на меня глубокого впечатления», — архаично писал посол Рузвельта в Турции. «Я чувствую то же самое, что и вы», — ответил Рузвельт. «Каким комментарием к мировой этике стали последние недели». За чаем в Белом доме с приехавшим архиепископом Йоркским Рузвельт не преминул заявить, что его отвращение к «попытке Великобритании и Франции расчленить Эфиопию» уничтожило всякую склонность к сотрудничеству с Лигой. Схема Хоара-Лаваля, сказал Рузвельт священнику, была просто «возмутительной». [655] Итальянцы завершили завоевание Эфиопии в мае, не встретив серьёзных возражений со стороны Лиги или её государств-членов. Вскоре после этого Муссолини вышел из бессильной Лиги. 1 ноября 1936 года было объявлено о заключении соглашения оси Рим-Берлин. Три недели спустя Германия и Япония подписали Антикоминтерновский пакт.

Кризис в бесплодной и отдалённой Эфиопии стал поворотным пунктом. Неспособность держав остановить агрессивную войну Муссолини, — размышлял позже Уинстон Черчилль, — «сыграла свою роль в том, что привела к бесконечно более ужасной войне. Блеф Муссолини удался, и важный зритель сделал из этого факта далеко идущие выводы. Гитлер уже давно решил развязать войну для возвеличивания Германии. Теперь он сформировал мнение о вырождении Великобритании, которое должно было измениться слишком поздно для мира и слишком поздно для него самого. В Японии тоже были задумчивые зрители… Отшатнуться было тяжким делом… Если [британцы] не готовы подкрепить слова и жесты действиями, то, возможно, лучше было бы не вмешиваться, как Соединенные Штаты, пустить все на самотек и посмотреть, что из этого выйдет». [656]

Отпустить все на самотек и посмотреть, что из этого выйдет, — таково было справедливое описание американской внешней политики на протяжении большей части 1930-х годов. В феврале 1936 года Конгресс продлил действие Закона о нейтралитете ещё на четырнадцать месяцев, не удовлетворив просьбу Рузвельта о внесении изменений, предоставляющих президенту большую свободу действий. Новый закон даже добавил запрет на займы или кредиты воюющим странам — во многом излишняя функция, учитывая строгости Закона Джонсона 1934 года, но положение, которое напоминало миру о решимости Америки умыть руки от любых бед, которые могли замышлять диктаторы.

ЭФИОПСКИЙ ЭПИЗОД обнажил для всех, кто хотел обратить на это внимание, как бездействие европейских демократий, так и изумительную неуместность Соединенных Штатов перед лицом международного кризиса. Теперь дорога была открыта для дальнейших агрессий. В январе 1936 года Япония покинула Лондонскую военно-морскую конференцию, которая пыталась сохранить соотношение тоннажа британско-американских и японских кораблей 5:5:3, согласованное в договорах об ограничении военно-морских сил 1922 и 1930 годов. Императорский флот Японии начал закладывать кили для современного боевого флота, призванного превратить западную часть Тихого океана в японское озеро. Гитлер продолжил свою собственную программу перевооружения и в марте милитаризировал Рейнскую область.

17 июля 1936 года обстановка в Европе стала ещё более зловещей. Генерал Франсиско Франко поднял восстание испанской армии в Марокко, переправился в Кадис и втянул Испанию в кровавую гражданскую войну, которая продлится три года. Франко стремился силой оружия обратить вспять победу на выборах левого республиканского правительства, пришедшего к власти в Мадриде всего несколькими месяцами ранее, после бурных столкновений между испанскими фашистами и левыми. Вскоре обе стороны обратились за помощью к своим идеологическим единомышленникам за рубежом: республиканцы — к Сталину в Москве и вновь избранному правительству Народного фронта Леона Блюма в Париже; Франко и фашисты — в Берлин и Рим. Гитлер и Муссолини с готовностью откликнулись, прислав самолеты и пилотов, а позже — десятки тысяч пехотинцев. Сталин прислал танки, самолеты и военных «советников», хотя удаленность России от Пиренейского полуострова серьёзно затрудняла его возможности по снабжению республиканцев. Но правительство Блюма в Париже, хотя и имело все возможности для оказания помощи и тяготело к республиканцам по политическим мотивам, уступило давлению вечно осторожных британцев и в конце концов отказалось от какой-либо помощи. Вместо этого Блюм объединился с Лондоном в Комитет по невмешательству, который стремился «локализовать» испанский конфликт, запретив поставки оружия обеим сторонам. Международное право признавало, что в случае внутреннего восстания нейтральные государства имеют право снабжать законное правительство, такое как республиканский режим в Мадриде, но Лондон и Париж явно были готовы отказаться от этого права. Они готовы были пожертвовать братской республикой, чем рисковать более масштабной войной. Пока демократические страны благоразумно стояли в стороне, конфликт в Испании перерос в то, что американский посол в Мадриде Клод Бауэрс правильно назвал «внешней войной фашистских держав против правительства Испании». [657]

Большинству американцев не было до этого никакого дела. Опрос Гэллапа, проведенный в январе 1937 года, показал, что две трети американской общественности не имеют никакого мнения относительно событий в Испании. [658] С единственным несогласным голосом 6 января Конгресс принял третий закон о нейтралитете. Он был принят в форме совместной резолюции, прямо распространяющей эмбарго на поставки оружия, первоначально разработанное с учетом международных конфликтов, на гражданскую войну в Испании. Рузвельт не высказал никаких возражений. Намереваясь начать кампанию по реформированию Верховного суда, он не был настроен создавать дополнительные проблемы из-за далёких разборок, которые мало волновали американскую общественность. Как и в случае с формулой невмешательства, принятой Лондоном и Парижем, практический эффект резолюции заключался в том, что республиканцы лишались средств для самозащиты, а диктаторы в Риме и Берлине продолжали посылать Франко поставки.