Год спустя, 7 марта 1936 года, Гитлер ввел тридцать пять тысяч немецких солдат в Рейнскую область, грубо нарушив договорные обещания о том, что стратегическая буферная зона Рейна, расположенная между Францией и немецким промышленным центром Руром, останется навсегда демилитаризованной. Ремилитаризация Рейнской области стала самой дерзкой авантюрой Гитлера на сегодняшний день. Позже он признал, что был бы вынужден отступить, если бы встретил вооруженное сопротивление. [642] Но Италия была занята другими делами, у Британии не было сил стоять на своём, а Франция, предоставленная сама себе, могла только попустительствовать. Рур теперь был надежно изолирован от французского нападения. Гитлер был на пути к тому, чтобы занять главенствующую военную позицию в Европе.

Гитлер скрепил союз с фашистской Италией в так называемом соглашении оси Рим-Берлин и объединился с Японией в Антикоминтерновском пакте, который был заключен в ноябре 1936 года. Подобно пьяному гуляке, призывающему к более безумной музыке и более крепкому вину, фюрер становился все смелее. Когда в июле 1936 года в Испании разразилась гражданская война, Гитлер и Муссолини направили самолеты на помощь повстанцам генерала Франсиско Франко. Два года спустя Гитлер аннексировал Австрию, включив её в состав Рейха в качестве немецкой провинции Остмарк. 14 марта 1938 года Гитлер с триумфом проехал по Вене — городу, где в юности он жил в одинокой нищете. Смирившись с гитлеровскими издевательствами, другие европейские державы проглотили это последнее нарушение Версальского договора так же безропотно, как и все остальные.

В ТО ВРЕМЯ КАК в Европе разворачивалось зрелище разбухающей нацистской власти, большинство американцев смотрели на это с отстраненным безразличием. В войне 1914–18 годов, установившей сцену, на которой теперь щеголял Гитлер, ни один народ не был более неохотным участником и мало кто был более разочарован результатом, чем американцы. Соединенные Штаты отказались от своей исторической политики изоляционизма и вступили в европейский конфликт только тогда, когда война длилась уже два с половиной года, в апреле 1917 года. К тому времени, когда американскую армию можно было собрать, обучить, перевезти и развернуть, в Европе уже были убиты миллионы людей. Американские войска провели всего два крупных сражения под американским командованием — при Сен-Миеле и Мёз-Аргонне, оба в последние недели войны. Несмотря на то, что последнее из них унесло много жизней американцев, ни одно из них не внесло существенного вклада в поражение Германии. Даже будучи совоюющей стороной наряду с Англией и Францией, Вудро Вильсон не стал их официальным «союзником». Официальное название антигерманской коалиции после присоединения к ней Соединенных Штатов в апреле 1917 года было «Союзные и ассоциированные державы», номенклатура, которая неловко, но безошибочно свидетельствовала о постоянном желании американцев держаться на расстоянии от конфликтов в Европе. И как в войне, так и в мире. Ни одна нация не отвергла более окончательно Версальское соглашение, несмотря на то, что американский президент был одним из главных его разработчиков. В послевоенное десятилетие американцы сказали «нет» Лиге Наций Вудро Вильсона, «нет» французскому договору о безопасности, «нет» более свободной торговой политике, «нет» просьбам Франции и Великобритании простить их военные займы из американского казначейства и «нет» дальнейшей неограниченной иммиграции из Европы, когда Конгресс принял крайне ограничительные законы об иммиграционных квотах в 1921 и 1924 годах.

Ни один народ не считал так категорично, как американцы, что Великая война — это сплошная трагедия, непростительная и дорогостоящая ошибка, которую никогда не повторить. Более пятидесяти тысяч американских парней погибли, сражаясь на западном фронте, и что из этого вышло? Так далеко не искупив свою вину американским вмешательством, Европа быстро скатилась к своим историческим порокам авторитаризма и вооруженного соперничества, а Америка — к своей исторической позиции изоляционизма. Возможно, изоляционизм был наиболее ярко выражен на не имеющем выхода к морю Среднем Западе, но американцы обоих полов, всех возрастов, религий и политических убеждений, всех этнических групп и всех регионов в послевоенные годы разделяли чувство апатии к Европе, не говоря уже об остальном жалком ссорящемся мире, граничащее с отвращением. «Давайте обратим наши взоры внутрь», — заявил в 1935 году либеральный губернатор-демократ из Пенсильвании Джордж Эрл. «Если мир должен превратиться в пустыню пустоты, ненависти и ожесточения, давайте тем более усердно защищать и оберегать наш собственный оазис свободы». [643]

В основе такого отношения лежали как географическая случайность, так и старые привычки. Америка достигла национальной зрелости на отдалённом континенте в отсутствие угроз из-за рубежа — роскошь, которую история позволила немногим народам. Это обстоятельство породило в американцах опасную иллюзию, что они могут выбирать, участвовать ли им в жизни мира и когда. Идея изоляции была такой же старой, как и сама Америка. Начиная с заявления Джона Уинтропа о том, что американцы живут в «городе на холме», и заканчивая наставлениями Джорджа Вашингтона остерегаться «коварных приёмов иностранного влияния», отречением Томаса Джефферсона от «путаных союзов», сатирическими антиевропейскими диатрибами Марка Твена в «Невинных за границей» и «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура», чувствительными «трансатлантическими романами» Генри Джеймса и даже Ф. Скотта Фицджеральда поэтического завершения его романа «Великий Гэтсби» 1925 года с его лирическим призывом к «свежей зелёной груди Нового Света», американцы считали себя не просто далёкими от Старого Света, но и отличными от него. Именно это отличие и определяло для многих суть и превосходство американской национальной идентичности. Поэтому международное участие было не просто бесполезным. Оно рисковало испортить сам характер нации. «Отвержение Европы, — писал однажды романист Джон Дос Пассос, — вот в чём суть Америки».

Во время Великой войны — которую американцы часто красноречиво называли «европейской войной» — Соединенные Штаты с трудом отказались от этой многовековой культурной мудрости, чтобы вновь обрести её с ещё большей убежденностью после окончания войны. Популярные писатели, такие как Дос Пассос и Э. Э. Каммингс, подпитывали чувство разочарования в войне в таких книгах, как «Три солдата» (1921) и «Огромная комната» (1922). Антивоенная художественная литература достигла крещендо в 1929 году после публикации романа Эрнеста Хемингуэя «Прощай, оружие» и международного бестселлера Эриха Марии Ремарка «Все тихо на Западном фронте». Широкой читательской аудитории также пришлось столкнуться с ревизионистскими историями американского участия в войне, которые донесли до широкой аудитории мораль изоляционизма. Взятые вместе, такие книги, как «Генезис мировой войны» Гарри Элмера Барнса (1926), «Почему мы воевали» К. Хартли Граттана (1929), «Дорога к войне» Уолтера Миллиса (1935) и «Америка идет на войну» Чарльза К. Тэнзилла (1938), составили грозное резюме, в котором обвинялась глупость отхода Америки в 1917 году от её исторической политики изоляции. Война была развязана, утверждали авторы, не для того, чтобы сделать мир безопасным для демократии, а для того, чтобы сделать его безопасным для банкиров с Уолл-стрит и хватких производителей оружия. Американская общественность была обманута британской пропагандой, а Вудро Вильсон попал в ловушку своего упрямого пресвитерианского морализма и рабской, нереалистичной преданности принципу «нейтральных прав». Единственными победителями оказались «торговцы смертью» — финансисты и производители боеприпасов, извлекавшие из войны неприличные прибыли. У простых американцев не было никаких значимых интересов в 1917 году, так утверждалось, и стране следовало держаться подальше от войны.

Обвинение было сильно перегружено, но оно нашло отклик, особенно в антипредпринимательской атмосфере Великой депрессии. Изоляционистский подтекст этого послания получил мощное подкрепление в середине 1930-х годов в виде обвинений, прозвучавших из Сенатского специального комитета по расследованию боеприпасной промышленности. Возглавляемый прогрессивным сенатором-республиканцем от Северной Дакоты Джеральдом Наем, комитет был обязан своим существованием растущему американскому движению за мир, которое благодаря петициям, брошюрам и демонстрациям стало силой, с которой необходимо было считаться. Подстегнутый сенсационным разоблачением, появившимся в журнале Fortune в марте 1934 года под названием «Оружие и люди», публикацией вскоре после этого книги X. К. Энгельбрехта и Ф. К. Ханигена «Торговцы смертью», выбранной Клубом месяца, и неутомимым лоббированием Женской международной лиги за мир и свободу, Комитет Ная в течение двух лет после своего создания в апреле 1934 года служил главной платформой для изоляционистских проповедей в стране. Он также служил кафедрой для возмущенных обвинений в преступлениях крупного бизнеса, который, как утверждал комитет (хотя это так и не было доказано), тайно принудил администрацию Вильсона к войне.

Президент Рузвельт поначалу поощрял Комитет Ная, не в последнюю очередь потому, что его разоблачения дискредитировали корпоративных титанов и банкиров, Дю Понтов и инвестиционные дома Уолл-стрит, которые в то время были одними из его самых яростных политических противников. В своё время у президента были бы причины сожалеть об усилении настроений внутреннего национализма, которым способствовал Комитет Ная. Но когда группа Ная начала свою работу, сам Рузвельт демонстрировал все признаки того, что он плывет по течению, которое захлестнуло его соотечественников в годы после Великой войны. В ходе президентской кампании 1932 года Рузвельт отказался от своей прежней поддержки американского членства в Лиге Наций. В своей инаугурационной речи он заявил, что «наши международные торговые отношения, несмотря на их огромную важность, по времени и необходимости вторичны по отношению к созданию здоровой национальной экономики». Он придал этому принципу конкретное значение, когда в июне 1933 года сорвал Лондонскую экономическую конференцию и начал проводить крайне националистическую монетарную политику, отказавшись от золотого стандарта и обесценив доллар. Многие меры «Нового курса», такие как удержание заработной платы и установление цен NRA и усилия AAA по повышению цен на сельскохозяйственную продукцию, зависели от того, чтобы оградить американскую экономику от иностранной конкуренции. В соответствии с нравами времени и собственными планами по сокращению бюджета, Рузвельт после своей инаугурации также оперативно приступил к сокращению и без того немногочисленной армии численностью 140 000 человек. Начальник штаба армии Дуглас МакАртур резко возразил. Встречаясь с Рузвельтом в Белом доме, МакАртур позже вспоминал: «Я говорил безрассудно и сказал, что когда мы проиграем следующую войну, и американский мальчик, лежащий в грязи с вражеским штыком в животе и вражеской ногой на умирающем горле, выплюнет своё последнее проклятие, я хотел бы, чтобы его имя было не МакАртур, а Рузвельт». Разъяренный президент крикнул, что МакАртур не может так разговаривать с главнокомандующим. МакАртур, задыхаясь от эмоций, поспешил выйти на улицу, и его стошнило на ступеньки Белого дома. Бюджет армии остался урезанным. [644]