[1] Сажень — мера длинны, равная примерно 213 см

[2] Масть, серый окрас с белыми пятнами диаметром 2-5 см.

[3] Денник — индивидуальное стойло для лошади.

[4] Цветень — четвертый месяц года, соответствует месяцу Июнь.

[5] Палисад — частокол, забор из деревянных высоких столбов.

Глава 2

Ее разбудило давящее желание облегчиться. Едва она пришла в сознание, как в нос ударил сильный запах трав, пыльцы и теплого дерева.

Девочка медленно разлепила глаза — вокруг оказалось довольно темно, и лишь тонкая полоска света, пробивающегося из-под полога в дальнем конце небольшой комнатушки, позволяла не утонуть во тьме окончательно. Зрение, после долгого сна, быстро приноровилось к сумраку, и она смогла осмотреться.

Она лежала, вся покрытая мокрыми повязками с чем-то темным и резко пахнущим, в крохотной узкой комнатке. Постелю ей служила огромная куча сена, застеленного мягкой периной и тонкою простынею. Комнатка была настолько маленькой, что ложе ее занимало едва ли не треть всего свободного пространства, да так, что девочка едва не упиралась макушкой и носками в бревенчатые стены. Сбоку ее пригревала, на удивление теплая, и единственная здесь каменная стенка.

Стены вокруг были увешаны полками, заставленными всевозможными баночками из темного стекла, узкими бутыльками и глиняными горшочками, с затянутыми небольшими тряпицами горлышками и накрытыми плоскими крышками. На темных пузатых горшках и флаконах виднелись начертанные белым, неизвестные ей угловатые символы, напоминающие какие-то странноватые буквы. От полки к полке и вдоль толстых деревянных балок, поддерживающих потолок, растянулись, привязанные к тонкой веревке, пучки еще свежих ароматных трав, кривые коренья и связки покрытых молодой листвой веток.

Девочка наморщила лоб, вспоминая последние события и стараясь сообразить, как тут оказалась. Как же она не почувствовала, что ее перенесли? Она снова бросила взгляд на льющийся из-под полога свет и подумала о том, что, скорее всего, сейчас день и прошло уже много времени. А значит… Наверняка мама уже здесь! Она сразу взволнованно представила, как сейчас она к ней зайдет и они поедут домой, где их, конечно, уже ждет отец. От этих мыслей внутри что-то встрепенулось, а на душе стало так тепло, что девочка невольно улыбнулась.

Она пошевелилась и попыталась встать с постели. Но едва приподнявшись, тут же рухнула обратно еле слышным болезненным стоном. По телу прошла волна тупой боли, вызывая тошноту, и к горлу подкатил ком желчной горечи.

Холщовый полог отодвинулся, и девочка замерла в радостном предвкушении. Но в проеме показалась не мама, а незнакомая худая женщина в возрасте.

— Ну, что ты, дитятко, очухалась? — мягко спросила она и полностью сдвинула полог, впуская солнечные лучи.

Яркий дневной свет ударил девочку по чувствительным после сна глазам, заставляя ее сильно зажмуриться. Она почувствовала, как прогнулся край тюфяка, а следом, проморгавшись и утерев заслезившиеся глаза, смогла и рассмотреть присевшую рядом женщину:

Ее светлое и приятное лицо, местами было прорезано глубокими морщинами, а темные волосы, туго собранные и уложенные на затылке, отчетливо блестели сединой. Однако, назвать ее старушкой, у нее не повернулся бы язык. Слишком ясный и глубокий взгляд, слишком прямая спина и уверенные движения. Она видела раньше старушек, и выглядели они совершенно иначе. Одежда спасительницы — светлая рубаха и темная юбка в пол, была расшита по подолу, горловине и рукавам зеленым витиеватым узором с растительными мотивами, а юбку подпоясывал длинный вытканный темно-зеленый пояс. На запястьях рукава рубахи обхватывали широкие серебряные браслеты, а на груди висел странный угловатый символ из черного метала.

Внимательно осмотрев повязки, женщина встала и вновь скрылась за пологом, чтобы мгновением позже вернуться с небольшой плошкой, наполненной пахучей, исходящей паром жидкостью.

— Ну-ка, выпей. Только гляди, пей осторожно, не обожгись, — сказала она, усаживаясь на перину рядом с девочкой и протягивая ей плошку[1] с отваром.

Девочка постаралась приподняться, но тело вновь прошибло болью и она, болезненно сощурившись, рухнула обратно.

— Давай–давай, ты уж постарайся, тебе попить надо. Ну-ка, я подсоблю, — женщина осторожно помогла девчушке сесть и подложила ей под спину подушку. — Вот так вот, давай-ка пей, — она слегка наклонилась вперед, так что на груди качнулась угловатая подвеска, и поднесла плошку поближе, приложив ее к губам девочки.

В нос ударил резкий чуть горьковатый травяной запах. Она сделала небольшой глоток и тут же закашлялась.

— Ну-ну, давай пей, тебе надо сил набираться, легкое ли это дело с хворью бороться, да раны залечивать.

Девочка, скривившись, сделала еще несколько глотков и резко прикрыла рот ладошкой. Ее едва не вывернуло от противного вкуса и вяжущей горечи.

— Ну дитя, эко тебя помотало, — сочувственно покачала головой женщина и достала из кармана кусочек черного хлеба. — Давай глотай, нечего оплевываться. Водица зело[2] целебная, быстро на ноги поставит. На вот, зажуй хлебным мякишем.