К тому времени, как я закончила, за мной снова наблюдали. На этот раз их было больше — восемь солдат уставились на меня с некоторым недоумением. Некоторые кивнули мне в знак приветствия, и я ответила им тем же, отправившись на поиски еды.

Второй день был тяжелее первого, но я этого ожидала. Мои ноги словно одеревенели, оказавшись в аду между огненной болью и ледяным оцепенением. Я часто ловила себя на том, что еле волочу ноги. День прошел в однообразной череде тусклого света и пологих холмов. Мы видели, как несколько человек, фермеров или деревенских жителей, пришли посмотреть, что происходит. Мы также прошли мимо какофонии аббанов, и я с тоской посмотрела им вслед, мечтая о свежеприготовленном стейке. Облака так и не рассеялись, а солнце так и не выглянуло из-за туч. Сссеракис оценил это, но мой ужас был из другого мира, где не было солнца. Там все было по-другому. Здесь, на Оваэрисе, жизнь нуждалась в солнечном свете, чтобы расти.

К концу второго дня мои ноги едва слушались меня. Острая боль, словно раскаленный нож, пронзила меня от подошв до бедер, и мои ляжки горели. Я вспотела и так устала, что с трудом сдерживалась, чтобы не свернуться калачиком и не разрыдаться. Тем не менее, я оторвалась от того места, где из грязи вырастал лагерь, и, взяв в руку источникоклинок, начала двигаться, снова пробираясь сквозь стойки.

Я прошла только половину набора упражнений, когда поняла, что я не одна. Ко мне присоединились пятеро солдат, двое мужчин и три женщины. Они сняли доспехи и, конечно, не выполняли те же движения, что и я, но они были рядом со мной, тренируясь.

Чувство вины может быть мощным стимулом, но только как начальный толчок, который побуждает нас к действию. Гордость, с другой стороны, — это гораздо более прочная палка, которой мы бьем себя. Именно чувство вины убедило тех первых солдат встать рядом со мной и отрабатывать свои стойки. Чувство вины за то, что даже после целого дня долгого перехода их старая королева подвергла себя еще одной часовой пытке, чтобы убедиться, что она готова к тому, что должно было произойти. Но именно гордость за то, что они стояли рядом со мной и терпели пот, боль и изнеможение, убедила их продолжать.

На следующее утро со мной тренировалось более двадцати человек. Причем один из них был чертовым инструктором по строевой подготовке. Он расхаживал взад и вперед и ругал тех, кто медлил или сбивался с шага. Он даже остановился передо мной, поджав толстые губы и нахмурив глаза-бусинки. Я знала этот взгляд; он хотел что-то сказать, но боялся произнести это вслух.

Я замерла на полувзмахе, тяжело дыша, обливаясь потом и сжимая рукой и лапой рукоять своего источникоклинка. «Давай», — сказала я между вдохами.

— Спасибо. Ты опускаешь локоть, когда наносишь удар, — сказал мужчина хриплым голосом.

Я вздохнула и увидела, как он побледнел.

— Ты не ошибся.

Я отступила на шаг и снова перетекла в удар. Ну, перетекла не совсем правильно. Может быть, дернулась. В любом случае, я немного приподняла локоть.

— Лучше? — спросила я.

Толстые губы мужчины скривились, как будто он сосал лимон.

— Не совсем.

— Я продолжу работать над этим. Спасибо тебе… — Я дала молчанию повиснуть.

— Таксон. Меня зовут Таксон, Королева-труп.

— Что ж, Таксон. Спасибо. — Мне потребовалось некоторое усилие, чтобы произнести это, но он был прав. Кроме того, он был очень вежлив по сравнению с моими прежними учителями. Хардт часто до крови избивал меня в наших спаррингах. Тамура был совершенно безжалостным, на свой загадочный манер. А Иштар и двух слов не могла сказать мне без того, чтобы с ее губ не слетело оскорбление.

К пятому дню марша я совершенно устала от ходьбы, кипела от постоянной пелены мрака, в которую погружали нас нависшие тучи, и была покрыта множеством синяков. На четвертый день мы начали спарринги, продолжавшиеся час сразу после тренировки. Каждый бой, в который я ввязывалась, заканчивался для меня болезненно. Я знала, что все было бы совсем по-другому, если бы я мог использовать свою магию Источников, лапу или просто двигаться, черт возьми, так, как когда-то.

Это так ужасно неприятно — видеть приближающийся удар, знать идеальный способ отразить его, но не иметь возможности вовремя поднять клинок. Или, наконец, заставить свое тело двигаться достаточно быстро, чтобы парировать удар, но только для того, чтобы рубящий удар пробил твою защиту, потому что твои руки настолько слабы, что ты не можешь выдержать ни одного удара. Я переносила побои со всем достоинством и скромным юмором, на которые была способна. То есть я уходила и не разрушала существование противника, как лавина, обрушившаяся на стеклянное окно.

На шестой день я обнаружила, что за мной наблюдает Трис. К тому времени к моим спаррингам присоединилась большая часть солдат. Мы разбивались на пары, проводили дюжину различных поединков одновременно, и победители получили награду в виде пропуска следующего боя. Очевидно, у меня было очень мало времени, чтобы посмотреть на своего сына, но, когда я, наконец, снова увидела его, он стоял рядом с пятью другими людьми, которых я узнала по небольшому военному совету, который он проводил во дворце Йенхельма. Тогда я поняла, что, по крайней мере, некоторые из солдат в нашем маленьком отряде были верны Трису, а не Йенхельму. Не Сирилет и не мне.