С тех пор, как я был здесь в последний раз, аэропорт перестроили, и терминал выглядел так, будто его только что распаковали. Между другой стороной взлётно-посадочной полосы и горами простиралось несколько километров плоской равнины, усеянной недавно отстроенными домами среди лоскутков свежевспаханных полей. Во время войны единственный путь в город и из него пролегал через эту взлётно-посадочную полосу и далее в горы. Сербы перекрыли всё остальное.

Я посмотрел на то, что когда-то было 800-метровым спринтом, чтобы не попасть под сербские снайперы или не быть пойманным войсками ООН и отправленным обратно. Сербы убили или ранили более тысячи человек на этом участке взлётно-посадочной полосы. Они определённо знали толк в стрельбе: большинство их жертв были бегущими мишенями по ночам, как мы с Джерри, когда пытались вернуть нас в город.

Мы встретились, когда я поймал попутку в одном из фургонов, пытаясь вернуться в Сараево. Я был на дороге к югу от анклава после второго ограбления на Пэйввее. Джерри узнал меня по бару отеля и уговорил своего водителя и ещё одного журналиста заехать и подобрать меня. Засохшая кровь покрывала заднюю часть машины и была размазана по заднему окну. Зрелище здесь было обычным, но эти трое выглядели настолько несчастными, что я подумал: всё, что случилось, случилось совсем недавно.

Я сидел сзади с Джерри. Никто не проронил ни слова, пока двое передних пассажиров курили пачку «Мальборо», и мы все надеялись, что сербы не решат использовать нас в качестве мишеней для стрельбы.

Примерно через час езды от города нас остановили. Всё выглядело довольно просто: на контрольно-пропускном пункте сидели трое скучающих сербов, один из которых курил какую-то дурацкую травку. Обычно лучше всего было дать им несколько пачек сигарет, широко улыбнуться и сфотографировать. Но сегодня, похоже, это не сработало. Они хотели, чтобы мы опустили стёкла. Потом они потребовали наши фотоаппараты. Я первым отдал свой: они были более чем рады моим снимкам.

Джейсон, сидевший передним пассажиром, сопротивлялся сильнее. Он что-то бормотал на сербско-хорватском, но в конце концов его ждало то же самое. У Джерри же были другие планы. Проведя несколько недель в полевых условиях, он решил, что может просто выйти из машины и начать хвастаться и блефовать, чтобы пробиться. Но потом он взбесился, когда один из сербов вытащил плёнку из его камеры. Неудачный ход. В общем и целом, он погиб. Все, кроме него, это знали. Какого хрена, он думал, сербы делают, когда начали снимать оружие с плеч?

Мне было всё равно, даже если он погибнет. Но на кону была не только жизнь Джерри: мы все были бы свидетелями.

Я тоже выбрался из потрёпанного «Гольфа», всё ещё ухмыляясь, как идиот. Один из сербов шагнул вперёд, и мне было не так уж сложно схватить его оружие и вырубить всех троих. Пока мы с Джерри стояли в грязи, окружённые трупами, по дороге промчался «Гольф». Чёрт с ними, мне казалось, пешком безопаснее – надо было придерживаться этого с самого начала. Нас остановили на этом контрольно-пропускном пункте, так что, скорее всего, «Фольксваген» остановят и на следующем. По мере распространения слухов о случившемся сербы открывали огонь по каждой движущейся машине.

Джерри оставил в машине всё, кроме фотоаппарата: деньги, паспорт, пресс-пропуск. Это беспокоило его не так сильно, как потерянные катушки плёнки, хотя стоило бы. Он ни за что не вернётся в Сараево без помощи ООН. Он пропал.

Итак, следующие семьдесят два часа мы провели в холоде, сырости и голоде, пробираясь мимо сербских позиций к свободному сектору к югу от аэропорта. Последний отрезок пути, спринт по восьмистам метрам открытой взлётно-посадочной полосы, занял у нас пять минут, от которых лопнули лёгкие. Должно быть, в нас расстреляли как минимум пару магазинов.

Как только мы перебрались на другой берег, Джерри пошёл искать себе новые документы, а я слинял обратно в город. После этого я видел его пару раз в гостинице «Холидей», но держался подальше. Я терпеть не мог его попытки поблагодарить меня. Он никак не мог понять, что я спасал свою шкуру, а не его.

Его вещи так и не вернулись, как и Джейсон с водителем. Примерно через две недели я проехал мимо их двух обгоревших тел и сгоревшего остова их машины на дороге.

Водитель автобуса резко повернул руль влево, и голова Джерри дернулась в сторону, но взгляд его не отрывался от взлётно-посадочной полосы. Он словно сжался в своём маленьком мире. Я видел, как он смотрит на взлётную полосу, возможно, представляя себе заграждения из колючей проволоки, сангары из мешков с песком, белые БТРы, полные солдат ООН, пытающихся нас остановить, и сербский огонь, летящий в нашу сторону под прожекторами. Но мы не собирались сейчас обо всём этом говорить. В Сараево всё ещё было слишком напряжённо, чтобы говорить о политике и войне, к тому же генерал и его приспешник и так потребляли слишком много кислорода.

Новый Папа повернулся к молодой женщине рядом с ним.

«Генерал, вы знакомы с Лилианой? Министерство внутренних дел?»

«О, да, пожалуй». Коричневый льняной брючный костюм Лилианы, должно быть, обошёлся ей в кругленькую сумму на Пятой авеню, и, по мнению генерала, он стоил каждого пенни. Я так и представлял, как он поглядывает на неё поверх подноса «Ферреро Роше» на коктейльной вечеринке у посла.

«Вы из СФОР, генерал?»

«Военный советник Пэдди, за мои грехи».

Неудивительно, что мирный процесс был похож на пробирание сквозь патоку.

«Мне кажется, что захватами занимаются только британцы», — сказала Лилиана с застенчивой улыбкой. «Вы так хорошо в этом преуспеваете, почему же вы до сих пор не захватили Карадича?»

Генерал усмехнулся. «Этих ребят, знаете ли, чертовски трудно вычислить. Вечно в движении. Но, может быть, это и неплохо, дорогая. Лучше не начинать с самого неудобоваримого блюда в меню. Выбери что-нибудь лёгкое для начала, а?»

Я снова переключил внимание на Джерри: его взгляд все еще не отрывался от другой стороны подиума.