Шрифт:
— Послушай, хватит воспоминаний! — перебила его Аида. — Я не за этим тебя вызвала.
— А зачем?
Родион смотрел на нее с такой любовью, что ей пришлось тут же смягчиться.
— Родька, я хочу, чтобы ты здесь жил. Привез сюда бабушку, свою маму. Ведь там нет больше жизни, в нашем захолустье. А здесь началось процветание. Посмотри, какой город! Я дарю его тебе, Родька!
— Или ты сошла с ума, или я еще сплю в поезде? — Он протер кулаками глаза. — Где же мы, по-твоему, должны жить?
— Я купила квартиру. Пока трехкомнатную. Потом видно будет.
— Ты — квартиру?
— Да, не удивляйся. Мы ее оформим на твое имя. Ведь ты сделал, о чем я тебя просила в телеграмме?
— Я принял российское гражданство. Вот паспорт. — Он засуетился, расстегивая нагрудный карман рубахи.
— Потом покажешь, — остановила его Аида, — и вообще будь внимательней к деньгам и документам. Знаю твою рассеянность!
— Здесь воруют? — спросил он шепотом.
— Здесь — Россия, милый братец.
В квартире еще пахло известью и краской. Она не следила за тем, как продвигается ремонт, полностью положившись на вкус Дена, и не ошиблась. Квартира одновременно приобрела и радужность и умиротворенность. И мебель бывших хозяев, еще не старая, не износившаяся, вполне гармонировала со всем остальным.
— Ты уже и мебель купила? — Родион приземлился на диван и проверил его прочность.
— Бывшую в употреблении.
— Ничего себе! — Он вдруг спрыгнул с дивана и подошел к книжному шкафу. — Это кто же продал шкаф с книгами?
— Боже мой, Родя! Книги в наше время не имеют никакой ценности!
— Да тут целые подписки! — восторгался брат, пропустив ее замечание мимо ушей. — Да еще какие! Гоголь, Чехов, Лесков, Золя, Мопассан, Пруст, Теккерей! Это же целое сокровище, Аидка!
Она опустилась в кресло, закурила и тихо произнесла:
— Вижу, тяжело мне будет с тобой. Ты будто с другой планеты. И зачем эта серьга в левом ухе?
— А что?
— В левом ухе носят гомики. Здесь большой цивилизованный город. Могут возникнуть проблемы…
— А кстати, я совсем забыл! — оторвался он наконец от книг. — Наш папа в третий раз женился! И у нас теперь есть сестренка Дуняша! Славная девочка…
Как-то во время ужина, когда Хуан Жэнь всех порадовал (кроме Марины) новым блюдом, Патрикеев между прочим вспомнил:
— Кстати, Аида, Семен Ильич желает вас снять еще в одном ролике, и мне велено завтра вас доставить к нему.
— Я устала, Петр Евгеньевич, так ему и передайте. Эти съемки так выматывают! — Она изображала приму Гранд Опера. — А режиссер меня просто достал! Столько дублей — уму непостижимо! И все ради одной минуты на экране!
— Как-то неловко получается, — растерялся банкир. — Сперанский человек мстительный, имейте это в виду.
— Я тоже мстительная, — улыбнулась ему Аида. — И что с того?
— Так вы отказываетесь?
— Я подумаю, — сказала она, и ужин на этом закончился.
Поднявшись в спальню Татьяны, девушка притворилась больной.
— Наверно, на солнце перегрелась. Еще этот старый пердун Семен Ильич со своими роликами! У тебя нет какой-нибудь таблетки? — Аида прилегла на ее, как всегда незаправленную, постель и схватилась за голову.
Татьяна засуетилась, она оказалась неплохой наседкой, раздобыла где-то анальгин, сбегала за Хуан Жэнем, долго втолковывала ему, что гостья перегрелась на солнце, и в конце концов он приготовил такой травяной отвар, что даже покойник бы ожил и пустился в пляс.
— Тебе в сиделки надо идти, а не в юристы, — похвалила ее Аида.
— Уже, — махнула рукой та.
— С мамой?
— С папой.
— А что с ним?
Татьяна не ответила, видно, сомневалась, стоит ли говорить об этом.
— Ты поосторожней с отцом, — вымолвила она наконец. — Не расстраивай его.
— А что такое?
— Ты никому не скажешь?
— Да брось ты! Кому мне говорить, Та?
— У отца весной был инфаркт. Он это скрывает. Все думали, обыкновенная простуда. Он и в больницу отказался лечь, чтобы никто не догадался. Таковы будни банкиров, — усмехнулась заботливая дочка. — Я даже пропустила занятия. Он не хотел, чтобы «Дохлая треска» ухаживала за ним. Свое здоровье он доверяет только мне и еще Хуан Жэню. Его настои и отвары быстро поставили отца на ноги. Ему привозят все необходимое прямо из Китая. Так что в этом доме никому не дадут умереть.