Я улыбался, шагая вместе со всеми, крепко сжимая древко, на котором развевался красный флаг, поглядывал на свой десятый класс и радовался жизни. Впервые за очень много лет я дышал полной грудью, улыбался сердцем и ясно видел свой дальнейший путь.

Адаптация закончилась, цели намечены, пора приниматься за дело. Тем более, вокруг столько талантливых людей и детей, которые только и ждут, чтобы их энтузиазм направили в нужное, правильное русло. Разрешили жить, творить, создавать, а не существовать по устаревшим правилам. И тогда — здравствуй, Союз нерушимых республик свободных, и новый советский человек!

После демонстрации мы с классом отправились в небольшое кафе. Я накупил сладостей, лимонада, мы выбрали место подальше от входа, соединили два стола вместе и принялись праздновать, обсуждая сделанное, минувшее, перебивая друг друга, хохоча и радуясь этим славным минутам искреннего счастья.

— А я ему и говорю: «Саныч, как так-то? А? Надо того самого… Дубентий делать», — размахивая руками, вещал Василий Дмитриевич.

Он присоединился к нам после демонстрации. Мы позвали и товарища завхоза. Степан Григорьевич сначала вежливо отказался. Сказал, не хочет стеснять молодежь. Молодежь возмутилась, навалилась толпой и уговорила трудовика пойти вместе с нами праздновать успех нашего совместного сложного предприятия.

— Дубентий. И-эх ты, село ты непроходимое! Дубль, говорю тебя, дурья башка. Дубль!

— Ага, дубля и есть, — хитро прищурившись, согласился Митрич.

Мы грохнули смехом.

— Н в жисть не поверю, что твоя идея-то! — скептически усмехнулся Борода. — Идея небось Саныча, не примазывайся, говорилка ты без костей!

— Да вот те… Кхе-кхе… — смутился Митрич. — Да вот тебе честное пионерское! Ляксандрыч, подтверди! — и дядь Вася взметнул руку в пионерском салюте.

Я молчал, улыбался, пил лимонад.

— Ты когда пионером-то успел опять стать, старый пень? А? Ты уже полвека, поди, коммунист, а все туда же: «Всегда готов!» — расхохотался Степан Григорьевич.

— А я завсегда и ко всему готов, — с полной серьезностью ответил дядь Вася. — Хошь к посевной, хошь к трудовой, хошь к военной! Оно когда правильно, так то жеж на всю жизнь!

Настала очередь Бороды смутиться.

— Уел, — покачал головой трудовик.

Завхоз и Беспалов старший чокнулись лимонадом и лихо опрокинули в себя напиток.

— А вот скажи, Егор Саныч, как думаешь. Кто такое злодейство учинить мог? — прищурившись, поинтересовался вдруг Степан Григорьевич.

Ребята притихли, насторожились, с ожиданием уставились на меня.

— Не знаю, Степан Григорьевич, — честно ответил я. — Но обязательно выясню. Только, чур, если кто что узнает — немедленно рассказывает мне. И никакого самосуда. Ясно? — я обвел строгим взглядом нахохлившуюся команду. — Ясно? — еще строже повторил вопрос.

— Да мы сами разберемся, — буркнул Федька Швец.

— И жизнь себе испортите, — холодно высказался я.

— Чего это? — удивился Петя Савельев. — Ну, набьем морду, и чего?

— Того, покалечите и все. Уголовное дело заведут. А у вас впереди вся жизнь. Потому решать будем по закону.

— Да чего ему, уроду этому, наш участковый сделает, — возмутился Пашка Барыкин. — Ну, поругает, ну пятнадцать суток.

— А вот тут ты не прав, — улыбнулся я. — Тут и политическое пришить можно. Разрушен символ нашей страны, считайте, надругались над портретом Ленина. Это уже другая статья. Такое спустить никак нельзя. иначе пойдет цепная реакция.а там и по всем странам начнут памятники рушить.

— Ну ты это… Ляксандрыч, не нагоняй страху-то… по странам — эк ты загнул… — проворчал Митрич.

— Вот если здесь и сейчас не найдем и не накажем, поверь мне, Василий Дмитриевич, в будущем мое и не такое увидеть, — серьезно заверил я.

— И что за это будет? — оживились ребята после короткого молчания.

— Антисоветскую деятельность пришьют и правильно сделают, — припечатал Степан Григорьевич. — Это ж надо, — завхоз качнул головой. — Еще и порча государственного имущества.

— Мы не государство, а школа, — не согласился Горка Волков.

— И-эх ты, ученик, чему только в школе учат, — хмыкнул Митрич. — Школа — заведение государственное. Все, что в ней, тоже государственное. Потому и ущерб государству, и антисоветские действия в довесок, за то и схлопочет по полной.

— И все-таки, кто такое мог натворить, — вздохнула Полина. — Ну, вот кто? У нас люди хорошие, все! Кому могло в голову придти такое… свинство!

— Скажешь тоже — все хорошие, — фыркнула Даша Светлова. — Не бывает такого, чтобы все и хорошие. Вон Рыжий что ли хороший, по-твоему? Алкота и дурак, чего в нем хорошего?