Ухожу из дома набрать ещё воды, а когда возвращаюсь, Душана уже приготовила щи на костре. Папаня сидит на скамейке и держит глиняную миску, от которой поднимается пар.

— Тимофей, будешь? — спрашивает мама.

— Нет, спасибо.

Никогда не притронусь к еде, приготовленной ею.

— Попробуй, я всегда хорошо умела готовить щи.

— Я не голоден.

— Ты никогда не пробовал настолько вкусного супа.

— Уверен, так и есть. В следующий раз попробую.

Иду прочь от дома. Подальше от этой счастливой парочки. Уже выйдя за забор я слышу довольный голос папани:

— Щи, хоть муди полощи!

Родители принимаются гоготать. Наверное, их старая шутка, которую они использовали ещё до моего рождения.

По вечерам я стараюсь заглядывать на подворье, чтобы узнать, всё ли нормально у папани, или у Торчина, если тот его подменяет. К нам в Вещее часто заглядывают буйные чужаки — таких нужно успокаивать ещё до того, как они устроят балаган.

Сегодня там оказалось многолюдно: видать, всем нужно в Новгород в начале осени. Здесь и купцы с охраной, и простые крестьяне, путешествующие пешком к Перепутью. Всё тихо, мирно, никто не повышает голоса. Каждый день бы так.

Однако не успел я покинуть подворье, как на основной дороге появляется группа людей в чёрных одеждах. Тех самых, что возили в клетке Веду, двоих из которых я убил неподалёку от Вещего. На этот раз их оказалось аж два десятка.

Люди безумца.

— Гляди-ка, кто пожаловал, — произносит одноглазый купец и сплёвывает на землю. — Варежки пришли.

— Далековато забрались, — отвечает другой.

— Варежки? — спрашиваю. — Почему варежки?

Оба купца переводят взгляд на меня, словно впервые видят человека, который не знает, как называют этих чёрных.

— Так Великий же их контролирует. Ну этот…

Одноглазый делает жест рукой возле макушки, имитируя мозги набекрень.

— Юрий Михайлович, князь Новгородский.

— Они же солдаты, вот и подчиняются, — говорю. — Все вояки слушают командиров.

— Тут другое. Эти люди делают всё, что он скажет, поскольку он глубоко засунул руки в их сраки, посему их и называют варежками. Смекаешь? Сила у него такая.

— Пока нет… не смекаю.

Купец наклоняется, чтобы рассказать секрет. Сила Новгородского князя — тайна, такая же, как и его брата людоеда. Простые крестьяне такого не знают, но купец сегодня выпил, разгорячился, и подружился с несколькими другими путешественниками, так что пребывает в отличном настроении.

— У меня вот, — говорит. — Глаза нет, но я всё равно могу видеть — пустой глазницей. И даже ночью, как кошки. А у Великого вашего другая — он людей подчиняет. Подойдёт к случайному человеку и вставит руку ему в пупок…

Тут купец тыкает указательным пальцем мне в живот.

— По самый локоть руку в живот засовывает и водит там у тебя в кишках, а крови нет.

— И что потом? — спрашиваю.

— Волю твою хватает. Коли достанет её — всё, кончился ты как человек. Теперь каждое его слово выполнять будешь. А не послушаешь — лопнешь как пузырь на воде.

— Бедолаги… — вставляет второй купец. — Совсем без воли живут.

— Не надо их жалеть! Михайлович своих куколок из городских отбросов и преступников собирает. Простые люди в чёрные одежды не попадают.

Получается, безумец не просто собрал отряд преданных ему людей. Он превратил их в послушных рабов, слепо выполняющих волю хозяина. Это не обыкновенные солдаты, которых трудно заставить творить гнусные дела. Любой нормальный гвардеец из городской стражи откажется, если попросить его ребёнка задушить, а эти даже не моргнут — всё выполнят.

Не удивительно, что про них говорят — задницу князю подтирают. Зачем пользоваться собственными руками, когда у тебя есть целая армия рук.

Только странно, что они так поздно заявились: я ждал их ещё прошлым вечером.

— Жители Вещего! — кричит мужчина в сюртуке, выходя вперёд. — Подходим по одному!

На нём яркие цвета, но несмотря на это сразу видно — предводитель чёрных: собранный, уверенный. С седыми волосами и острыми чертами лица. Смотрит с прищуром. Хоть и выглядит как пижон, но очень опасный.

Только он ошибся, выбрав к кому обращаться. Здесь на подворье мало жителей села — в основном путешественники. Крестьяне постарше дома сидят, домашними делами заняты, а молодёжь на речку пошла.

— Ой, Тимофей, я боюсь, — произносит над плечом Веда.

— Они не за тобой.

— Почему ты так думаешь?

— Сейчас узнаешь.

Выйдя ещё чуть дальше, мужчина указывает на одного из путешествующих крестьян:

— Ты! Подойди!

Человек тут же выбегает, ссутулившись в услужливой позе. Теребит руками подол рубахи, глазами в стороны бегает. Переговаривается о чём-то, но даже не слыша их разговора, я примерно представляю, о чём идёт беседа.