— Захар, — позвал я, и не удивился, когда тот крабиком выскочил из-за деревьев. — Отнеси её в телегу, будь добр, и присмотри.

Слуга понятливо кивнул и взвалил на себя не шибко тяжёлую девушку.

— Могилевский, организуй костёр, — скомандовал отрывисто, стряхивая с молота ошмётки мозгов. — Алчущих сжечь надо, иначе жди беды.

— Кого? — изогнул бровь сержант.

— Бездушных, говорю, спалить надо.

— Ну-ну, — задумчиво протянул собеседник и повторил мой приказ.

Бойцы споро принялись сооружать погребальный костёр.

Если вчерашняя ночная стычка посеяла в сознании вояки сомнения, то теперь он окончательно признал моё верховенство.

Я же устало прислонился к обмельчавшему валуну, прокручивая в голове недавний бой. Любопытные всё же игрушки люди здесь понаделали. Эти… автоматы, изрыгающие град смерти, способны в фарш покрошить кого угодно. Страшная сила, ничего не скажешь.

Внезапно спохватившись, я произнёс:

— Погодите. Дайте-ка мне из моего зёрна вырезать.

— Что? — удивлённо глянул на меня Могилевский.

— Могильный лёд. Мёртвые слёзы. Вы совсем что ли дикие, простых вещей не знаете?

— Ты не буянь, боярин, а лучше скажи толком, — нахмурился сержант. — Про Эссенцию что ли говоришь?

— Про мелкие кристаллы, что в мозгу Ал… Бездушных формируются.

— Про неё родимую, значит, — кивнул собеседник. — Платонов, иногда ты кажешься вроде бы зрелым и разумным человеком, а иногда наглухо ёб… бесшабашным, — поправил себя он.

Сложив на груди руки, я ждал конца тирады. Терпение моё потихоньку подходило к концу. И хорошо что Демид вспомнил, с кем он разговаривает, потому что неуважения к себе я не потерплю.

— Чтобы эссенцию безопасно извлечь нужны особые инструменты и сноровка, — продолжил вояка. — Иначе потравишься и Богу душу отдашь. Или не ему… — сержант перекрестился. — Оно тебе надо?

— Надо, — отрезал я. — И никакой хитрости в том нет. Ежели боитесь, как дети малые, я сам всё сделаю. Могу и из ваших трофеев зёрна, в смысле, Эссенцию достать, но не задаром. Одну возьму себе, одна вам останется.

— Сержант, — негромко произнёс один из бойцов, и глаза его горели алчным интересом. — Если барин и вправду умеет, чего ж не достать? Рублей пять-десять заработаем. Не меньше!

— Смотри, Платонов, — махнул рукой Могилевский, — если траванёшься и помрёшь, я семье твоей скажу, что отговаривал тебя, но ты упёрся.

— Бесконечно тронут твоей заботой, — усмехнулся я и подступил к первому телу.

В одном собеседник был прав, любое прикосновение к внутренностям Алчущих без магической защиты грозило серьёзным отравлением, а то и смертью, если дело касалось особо продвинутых тварей.

— Смотрите внимательно, — произнёс я холодно, окутывая руки тонкой плёнкой силы.

Первым делом взялся за волка. Стараясь не касаться почерневшей, сочащейся ядом ткани, я разрезал шкуру на отрубленной голове и осторожно извлёк крошечный белый кристалл, не крупнее пшеничного зерна. Стоило положить его в чистый снег, как от находки пошёл лёгкий пар.

С секачом пришлось повозиться дольше — череп оказался гораздо крепче. Но и оттуда удалось добыть такой же кристалл, только чуть мутнее первого.

А вот с человеком вышла заминка. Я долго копался в размозжённой молотом голове, но никак не мог найти трофей. Решил было, что разбил его ударами, но потом догадался проверить грудную клетку. И точно — возле хребта, на уровне ключицы обнаружился третий кристалл, самый крупный.

— Надо же, — присвистнул один из стражников, — в груди, значит, прятал…

Я аккуратно завернул свои трофеи в чистую тряпицу и убрал за пазуху. Третий протянул Могилевскому:

— Ваша доля.

— Спасибо, боярин, — искренне произнёс Демид. — Всё-то ты умеешь. И убийц расходовать, и Бздыхов уничтожать, и Эссенцию вынимать… Откуда только такой грамотный вылез?

— Из петли, — невозмутимо ответил я и направился к телеге.

— Барин! — донёсся оттуда сиплый голос Захара. — Девица очнулась!

Я быстрым шагом направился к телеге, где очнувшаяся девушка лежала, укрытая тулупом. Захар топтался рядом, пытаясь поправить сползающую материю. Заметив меня, слуга с готовностью отскочил, предоставляя возможность осмотреть спасённую.

Она была молода, едва-едва на пороге своей весны, лет восемнадцать-девятнадцать, не больше. Природная красота ещё угадывалась в тонких чертах, но нападение чуть не выпило её досуха. Кожа казалась полупрозрачной, с мертвенным голубоватым отливом. Широко распахнутые зелёные глаза смотрели устало, запавшие щёки ввалились, обозначив скулы. Длинные смоляные волосы рассыпались вокруг её головы нимбом.