Всё так же в молчании, даже не пожелав спокойной ночи, я попыталась пройти мимо, но он перехватил меня за локоть, – небольно, но достаточно крепко, чтобы потянуть обратно.

На таком расстоянии можно было смотреть только прямо в лицо. Поймать дыхание и вдохнуть в унисон, не отпуская взгляда.

Слишком тёмного.

Кайл продолжал молчать, но смотрел так, словно следующее моё действие что-то решало – почти равнодушно, но ощущения в такие моменты никогда меня не обманывали.

Отпустив мою руку, он больше не прикасался, но я продолжала стоять, чуть запрокинув голову, и ставшие вдруг такими тёплыми камни в ушах, задели шею.

Вперёд или назад – отделаться забавной неоднозначностью уже не удастся.

Трусливо радуясь тому, что от трёх свечей света много меньше, чем он пылающего камина, я опустилась на колени достаточно медленно, чтобы он мог остановить словом или жестом.

Вместо этого он сделал почти незаметное движение, откидываясь спиной на стену и продолжая прожигать взглядом.

Когда я, закончив с поясом, вытащила из петли первую пуговицу на белье, молчание вдруг стало тяжёлым, иссушающим.

Всё было… Не так.

Не совсем так, как нам обоим хотелось.

Однако Кайл молчал и даже не прикасался.

Нечистый бы его побрал, не хотел испортить причёску.

От этой мысли стало почти что смешно, хотя весёлого было мало.

Никаких затяжных игр до рассвета.

Всё просто должно было остаться так же, как было среди чужих людей в чужом доме.

Или пытался таким изощрённым способом припомнить мне прошлый раз, когда я не слишком вежливо просила его помолчать и лишний раз меня не трогать.

Свечи затрещали как по заказу – в тот момент, когда я прикрыла глаза, в первый раз проводя по его плоти губами.

А деревне было проще – я была уверена, что мы делаем это в последний раз, и наплевать было, как именно он это увидит и о чем подумает.

Сейчас же застывшее было время сорвалось, пошло немыслимо быстро. Моя рука лежала на его бедре, и я почувствовала, как Кайл застыл – как если бы ждал от меня подвоха.

Устроить его, конечно, следовало бы – не менее безобразный чем тот, что преподнёс мне он сам немногим ранее.

Но не хотелось.

Точно так же, как ссориться с ним, подбирать достойные ответы и всё равно чувствовать себя проигравшей хотя бы потому, что где-то в глубине души мне это нравилось.

Почти так же, как нравилось отслеживать его дыхание в процессе, дожидаться момента, когда оно совсем немного, но сорвется, потому что каждый такой раз был на вес золота.

Я опустила голову ниже, стараясь пропустить его глубже – отчаянно неуклюже, как сегодня выяснилось.

Такая дурацкая, в сущности, ирония, – попасться на подобной малости…

Кончики пальцев Кайла невесомо прошлись по моему виску, обвели мочку уха.

Камень качнулся, а я отстранилась, напоследок проведя по чувствительной тонкой коже кончиком языка.

Смотреть на него вот так, снизу вверх, мне доставляло удовольствие тоже. Настолько острое, что под сердцем всякий раз начинало тянуть щекочущей прохладой и становилось страшно, что он заметит.

Сейчас его глаза остались скрыты в тени, а губы были плотно сжаты.

Он тоже это улавливал.

Не то.

Не так.

Я медленно и тяжело сглотнула, не в силах отвести взгляд.

– Давай сам.

Свой голос я почти не узнала.

Кайл так и не ответил, но вытащил из моей причёски шпильку, затем вторую. Они с глухим тихим звуком упали на пол, и только после этого он сжал волосы на моём затылке – по-прежнему не причиняя боли, но лишая возможности передумать.

Первое движение вышло невыносимо медленным. Не собираясь отпускать, он давал мне прочувствовать в полной мере, на что именно я согласилась, а я постаралась вдохнуть поглубже, заранее зная, что это не поможет.

Освежающе сладкая иллюзия выбора, в которую мы оба ни секунды по-настоящему не верили.

Кайл перехватил меня удобнее, остановился ровно на той грани, за которой происходящее точно не смогло бы перейти насилие, хотя и не ослабил хватку, и двинулся снова.

Язычки пламени заплясали, когда он чуть сменил положение, не оттолкнулся от стены, но перенёс вес, беря на себя опору, и я использовала этот момент, чтобы отвести упавшие на лицо пряди.

Не потому что мешали, а потому что закрыться сейчас было бы лицемерием.