— Нет, Эштон, — покачала головой, — все окончено. Не будет больше отеля. Я пас.

Отмывшись от сажи, я вытерлась полотенцем, что принёс Эштон и натянула на себя его рубашку, которая длиной доходила мне до колена.

На едва гнущихся ногах побрела до флигеля Эштона, стараясь не глядеть на темные обгоревшие остатки первого этажа отеля.

— Располагайся на кровати, — услышала тихий голос Эштона позади.

— А ты?

— За меня не переживай. Устроюсь на кухне, на диванчике.

Я хотела было возразить, что с его габаритами, высоким ростом и широкими плечами, будет совсем неудобно на каком-то диванчике, но не смогла.

В горле набух ком, который мешал дышать. В глазах застыли слезы.

Я поспешила улечься на предложенную кровать, и уткнуться носом в подушку, которая пахла Эштоном: морской солью и ветром.

Но сейчас мне было не до того: слезы жгли глаза, а сердце рвалось на части.

Как жаль… Как жутко жаль было своих трудов. Как неимоверно больно было от разбившихся надежд.

Не быть мне владелицей красивого отеля на берегу моря.

Увы…

Щедро смочив подушку соленой влагой, я не заметила, как уснула. Провалилась в спасительный сон.

Не знаю, сколько времени прошло. Но открыв глаза, поняла, что за окном уже вовсю палило солнце. А значит, день был в самом разгаре.

— Наконец-то, Эда, — Эштон, бодрый, одетый с иголочки, чуть улыбался мне, — с пробуждением. Предлагаю выпить чай с имбирем и женьшенем для бодрости и за работу.

Постойте. Может я сплю?

И не было ужасной ночи, когда сгорел отель? Вернее, первый этаж, но все же…

Да нет, от волос до сих пор пахнет горелым. И то, что я проснулась во флигеле, лишь подтверждает случившееся.

— Не вижу поводов для веселья, — хмурясь, выдала я. Подтянутый вид Эштона вызывал раздражение.

У меня горе! А он… Улыбается тут!

— Эда, — Эштон сел на краешек кровати, и я скользнула по нему взглядом, отмечая, что сегодня он был одет в неизменную белую рубашку с подвернутыми рукавами и парой расстегнутых верхних пуговок. Темные волосы лежали идеальными локонами, будто их специально укладывали. Но я уверена: Эштон к этому не прилагал усилий. А вот я наверняка похожа на всклокоченную ведьму. — То, что произошло вчера ночью, не самое приятное событие. Но нет времени предаваться унынию. Когда открытие отеля?

— Никогда, — буркнула я и провела рукой по волосам, в бесполезной попытке их пригладить.

— А если серьезно?

— А я разве шучу? О каком открытии отеля речь? Если вместо него — руины…

— Не совсем так. Нужно осмотреть первый этаж, вынести все, что сгорело. И оценить размеры ущерба. Повторяю вопрос: сколько у нас времени до открытия?

— Чуть больше недели, — враз онемевшими губами произнесла я. Слова будто не хотели выходить из меня и звучали как приговор: никакого открытия не будет!

Даже если отель не разрушился полностью, возможно ли за такой короткий срок привести его в порядок?

— Времени и впрямь немного, — задумался на секунду Эштон, — поэтому пьем чай и за работу!

— Тебе не кажется, что ты излишне настойчив и оптимистичен? — скептически подняла одну бровь я, не разделяя настрой Эштона.

Признаться, я вообще не понимала: с чего вдруг в нем проснулся такой энтузиазм. Или он просто хочет поддержать меня в трудную минуту? Но зачем?

— Пока ты поддаешься унынию, роль локомотива я взял на себя, — продолжал тем временем мужчина. — Но давай уже возвращайся в строй, Эда. Быть хмурой тебе не идет.

Я хмыкнула и откинула одеяло. Чтобы тут же закрыться им обратно.

Рубашка Эштона, которая была по-прежнему на мне, была довольна коротка и, собравшись во время сна, открывала мои ноги почти полностью. И если вчера я так зверски устала, что мне было все равно, то сегодня… Сегодня я смутилась, поймав на себе горящий мужской взгляд.

Я так отвыкла от них…

И от вспыхнувших тотчас же щек, которые выдавали мое волнение.

— Не буду тебя смущать, — Эштон отвернулся, — я принес твое платье из отеля…

— Так туда можно зайти?

— Одевайся и сама все увидишь.

Больше повторять мне не пришлось. Я быстро натянула свое платье, которое Эштон любезно достал из отеля. Сделала несколько глотков предложенного тонизирующего чая с ярким вкусом имбиря и вместе с мужчиной отправилась на пепелище.

При ярком свете солнца отель являл собой зрелище насколько страшное, настолько и грустное.

Остов первого этажа, то что осталось после пожара, напоминал нутро раненого зверя. Чернели балки и перекрытия, остатки сгоревшей мебели и лоскуты сохранившейся обгоревшей драпировки стен заставляли сердце сжиматься от боли. И несправедливости.