Неделя шла за неделей и вот уже и месяц прошёл, и второй почти на исходе, а отправившийся сражаться с гарпиями Кинвет, всё не возвращался…

И если бы только это. Но и писем тоже больше не было.

Несмотря на мучавшие её дурные предчувствия, первые две недели Эджения успокаивала себя тем, что южные границы не только далеко, но и путь к ним не легок и очень опасен, а потому было бы даже странно, если бы Кинвет специально ради её спокойствия гонял к ней вестового с любовными письмами.

Однако уже на третьей неделе это объяснение перестало её успокаивать, и она начала всё более и более впадать в странную апатию.

Которой не мало способствовала ставшей уже постоянной головная боль. Не сказать, чтобы сильная. По большому счёту, это была даже не боль, а ощущение, словно её голова была закована в тяжелый железный обруч. Однако в сравнение с настоящим железным обручем, этот спать ей не мешал, а вот сосредоточиться больше, чем несколько секунд очень даже. Стоило Эджении только взять в руки книгу и прочитать несколько строк, как обруч, словно бы сжимался вокруг её головы. Тоже самое происходило, как только она пыталась задуматься о чём-нибудь, более серьёзном, чем, например, что ей сегодня надеть или что она хочет на завтрак, обед или ужин.

Кроме того, каждый раз, как только приходила головная боль, Эджения ощущала будто бы все происходящее вокруг происходит не с нею, а с кем-то другим. Словно бы кто-то другой брал её тело взаймы. У этой другой были её манеры, её жесты, её походка, её голос, но вот мысли и стремления были совершенно иными. Эта другая чем дальше, тем меньше хотела от жизни. Она всё меньше и меньше мечтала. Её все меньше и меньше интересовало, что с ней будет дальше. Её все меньше и меньше интересовало вернётся ли к ней Кинвет.

И от странной болезни этой не помогали ни настои, ни лекарские зелья, ни заклинания.

Лекари, на которых не жалел денег вдруг проникшийся к падчерице прям таки истовой отцовской любовью отчим, лишь разводили руками.

Не помогли и целебные грязи, на которые не пожалел денег всё тот же отчим. Как не пожалел он денег и на сосновый лес, и на горный воздух и море.

Ничего не помогало.

Кроме, разве что, ничегонеделанья и ничегонедуманья.

Вначале Эджения ненавидела это состояние чугунной головы, и просто дождаться не могла тех нескольких утренних часов, когда её голова становилась прежней. Ну или почти прежней.

Она старалась просыпаться пораньше. И порой просыпалась даже слишком рано…

Тогда она просто лежала и ждала просветления в мыслях.

Однако, чем дальше, тем периоды просветления становились всё более короткими, пока не стали такими короткими, что Эджения потеряла надежду…

Понимая, что она медленно, но уверенно превращается в совершенно безмозглое, ничем не интересующееся, ни к чему не стремящееся существо, она, наоборот, стала искренне ненавидеть свои периоды просветления.

Она не хотела знать, во что она превращается! Это было слишком мучительно, слишком больно осознавать. Настолько больно и мучительно, что ей хотелось умереть.

Умереть прежде, чем её тело окончательно займёт та другая. Умереть, прежде чем ей придётся выйти замуж за того, кого для неё выбрал отчим. Умереть, прежде чем она предаст Кинвета. Умереть, прежде чем он узнает, во что она превратилась…

Будь она круглой сиротой. Она бы оборвала свою жизнь в ту же минуту, как только её впервые посетила эта мысль. Но у неё была любящая мать, которую Эджения тоже очень любила.

Возможно, будь Эджения более эгоистичной, её бы это не остановило. Но Эджения была из тех, для кого счастье любимых ею людей было превыше её собственного. Тем более, что она была единственной дочерью.

Да, у матери был ещё отчим. И скорей всего у неё и отчима ещё будут дети…

Но опять же, отчим потратил на неё столько денег, что почти разорился. Он так о ней заботился. Он столько для неё сделал. И всё что он просит взамен – это постоять несколько минут у алтаря с неизвестным ей лордом, который влюбился в неё до беспамятства с первого взгляда. Разве может она отказать ему в такой мелочи? Тем более, что той другой совершенно всё равно, за кого выходить замуж.

Как не безразлична Эджения была к тому, что с ней происходит, всё же вечером накануне венчания ей кусок в горло не лез, а ночью она так и не смогла сомкнуть глаз. В конце концов, устав бестолково ворочаться с одного бока на другой, она уступила всё более и более громко заявляющему о себе чувству голода, встала с постели и, создав заклинанием маленький светлячок, отправилась на кухню перекусить…

Однако едва она ступила за пределы своей комнаты, как услышала знакомое торопливое перестукивание каблучков.