Что сказать про поездку из Могилёва в Курск воинским литером в третьем классе? Много можно сказать! И, как выразился дед, явно что-то цитируя: «это нужно именно сказать, поскольку писать это совершенно недопустимо». Чего стоит только время в пути: выехал утром в пятницу, а в Курскую комендатуру добрался только к обеду понедельника! Но это сущая мелочь по сравнению с тем, КАК я ехал. Один перегон даже в товарном вагоне, с какой-то ещё воинской командой, но и не духота в вагонах, не махорочный дым и не жёсткость лавок главное неудобство. А во встречных и поперечных офицерах и унтер-офицерах!

Каждый, вот буквально — каждый, увидев «бесхозного бойца» пытался как-то пристроить его (то есть — меня) к решению каких-то его задач. Ну, или хотя бы просто «построить», когда я предъявлял предписание, подписанное не ротным командиром, а начальником Главного штаба. Пару раз пытались даже в подделке документов обвинить. А ещё их неимоверно выбешивала моя награда. Ну, да, можно понять — полковничий (как минимум!) орден на солдатской гимнастёрке! Документы чуть было не обнюхивали! Примиряли (отчасти) таковых с реальностью мой титул и статус студента, которого «срочно выдернули с аттестации». Что такое армейская стажировка знали все, и осознание, что это не «настоящий» солдат, а временно переодетый таковым благородный человек позволило мне доехать до места, не влетев по пути под арест.

Ещё моё оружие, которое тоже выглядело «не по росту», в смысле — не по уставу для моего звания. Револьвер я уже после первой выволочки за неуставную подмышечную кобуру убрал в вещмешок, сменивший привычный саквояж, а вот меч, по сути — полуторник, в «сидор» не запихаешь. Один хмырь, и ладно бы в солидном звании, а то — прапорщик, отчитывал меня, поставив «во фрунт» настолько упоённо, что я уже всерьёз начал прикидывать, как ловчее нарушить воинскую дисциплину, не мог только решить — просто уйти или сначала вырубить ударом в челюсть, чтоб не верещал вдогонку. Просто вещи мои лежали в поезде, а я — стоял на перроне, причём не своём, куда выскочил прикупить продуктов! Прапор то ли знал расписание, то ли умел читать по глазам, но отпустил меня таким образом, что пришлось бежать за поездом и запрыгивать на тормозную площадку последнего вагона, причём всего метрах в пяти от конца перрона! А потом пробираться к своему месту и вещам, которые попутчики делить ещё не начали, но возможность этого уже обсуждали.

В общем, в Курск я приехал уставший, голодный, злой и при этом изрядно обтрепавшийся. Идею зайти в гостиницу, чтобы привести себя в порядок — зарубили на корню: нижним чинам доступ в гостиницы был запрещён! Только в качестве сопровождающих при офицере, то есть — вестовых, носильщиков или охраны. Возле фонтана в общественном месте почиститься тоже нельзя — Устав не велит. Но и явиться к коменданту в таком виде — тоже нельзя! Пришлось идти в вокзальный туалет — тот, что для нижних чинов, и там пытаться отряхнуть и расправить форму до того, как она непоправимо провоняется.

Но всерьёз я собрался зверствовать у ворот военной комендатуры — оказалось, что туда нижним чинам, кроме служащих здесь, без сопровождения офицера тоже нельзя! Причём часовым было реально пофиг на всё, включая моё предписание. Точнее даже не так — им было плевать на мои попытки что-либо предъявить. И дежурного офицера, который мог бы принять решение, звать тоже отказывались. Только и знали повторять «не положено», а под конец уже перешли на угрозы применения силы. Тут мне и захотелось достать свой револьвер и выпустить весь барабан в воздух. Или набить кому-то морду. Но, к счастью, на пост вышел дежурный по штабу со сменой караула и решил выяснить, что за шум. Увидев моё предписание, он отреагировал неожиданно:

— Рысюхин? Почему до сих пор ещё не явился?! Его превосходительство ждёт!

— Так не пускают нижних чинов на территорию!

— Правильно, нечего тут кому попало шляться. Так, почему ещё здесь? К коменданту, бегом!

Я посмотрел в глаза этому… дежурному и кристально ясно понял: он на самом деле, искренне не видит взаимосвязи между «не пускают на территорию» и «не явился раньше», равно как и каких-либо противоречий в сложившейся ситуации! Двинувшись ко входу, услышал за спиной:

— Я сказал — бегом! Что не ясно, солдат?!

Я развернулся, подошёл поближе, чтобы моих слов не слышали рядовые и вполголоса сказал:

— Господин поручик! Через два месяца я стану прапорщиком запаса и я, владетельный барон Рысюхин, обещаю: ещё один ваш вопль в мой адрес — и я вернусь сюда, найду вас, вызову по всем правилам и пристрелю к демонам! Я достаточно ясно излагаю?

И, пока крикливый дежурный судорожно искал ответ и воздух для вдоха, вошёл в здание комендатуры. Да, я грубейшим образом нарушил субординацию и формально был категорически не прав. Но хоть немного спустил пар, потому что всё, происходившее вокруг меня с пятницы довело уже до грани, так что ещё немного — и мог просто устроить мордобой, с неизбежным последующим трибуналом.

На этой бодрой ноте и начал подниматься по застеленной ковром парадной лестнице. Возможно, мне нужно было найти какую-то чёрную лестницу, для слуг и вестовых. Но мне было решительно и абсолютно плевать — как до этого часовым на мои бумаги.

Да уж, зашибись сборы начинаются!

Вот иду по комендатуре и думаю — даже не о прошедшем вчера в дороге двадцать втором дне рождения, а об окружающем великолепии. Хотя, надо признать, ТАКОГО дня рождения у меня ещё никогда не было и, надеюсь, не будет. Зато запомнится надолго, этого не отнять. Правда, если подумать, тот день рождения, когда я очнулся в минском госпитале тоже незабываем, и какой из них более лихо закручен… Даже девочки толком поздравить не могли — мобилет также был вещью «не по чину», потому требовалось улучить минутку, чтобы им позвонить. А до того — уговорить не звонить мне без крайней на то необходимости, пояснив, что даже новый зубик у Ромки — важно, но не экстренно.