— Ну, — хрипло сказал он, оглядывая новый кратер на месте, где мы стояли. Кратер, в котором земля расплавилась, обнажая слои чёрного стекла и треснувших камней. — Думаю, нам стоит затаиться.

Я медленно поднялся, ощупывая своё тело, проверяя, всё ли на месте. Сердце билось глухо, но ровно. Я посмотрел на небо — там, где был красный свет, теперь оставалась лёгкая дымка, след видимый, наверное, за много километров.

— А если кто-то это увидел? — спросил я, не ожидая ответа. В голове всплыло воспоминание, не к месту яркое. Тогда, ещё до начала учёбы, я случайно спалил дерево здесь. Какой-то бродяга стал свидетелем того зрелища.

Веларий ухмыльнулся:

— Тогда это их проблема.

Мы бежали, как загнанные звери, спотыкаясь о корни, скользя по обугленной земле, которая ещё хранила тепло магического выброса. Дыхание обжигало горло, сердце колотилось в висках, но Веларий... Веларий смеялся. Смех рвался из его груди, как будто он только что услышал самую лучшую шутку в своей жизни. Его глаза сверкали безумным огнём, отражая красные отблески ещё догорающей энергии где-то за нашими спинами.

— Ты видел это, Максимус? — кричал он сквозь смех, оглядываясь через плечо. — Это было великолепно!

Великолепно? Я чувствовал, как волосы на затылке ещё пахнут гарью, а он называл это великолепием. Моё сердце всё ещё грохотало от страха, в голове стоял гул, словно остаточный отзвук той самой вспышки. Перед глазами — чёрные пятна от слишком яркого света, в груди — тяжесть, будто я нёс не тело, а мешок с камнями. Веларий смеялся, как будто это была просто удачная шалость, а не магический выброс, который мог обернуться смертью для нас обоих. Для него это был восторг, для меня — напоминание, что мы балансируем на лезвии ножа, и одна ошибка может обрушить этот хрупкий баланс. Его смех резал по нервам, как нож по сырому канату, но, чёрт возьми, в этом было что-то заразительное — смесь ужаса и адреналина, от которой невозможно было отмахнуться. И всё же, в этой панике, в этом хаосе, было что-то завораживающее. Мы вырвались за пределы опушки, оставив за спиной клубы дыма и едкий запах обугленной земли, будто сам воздух больше не хотел помнить о том, что произошло.

Когда мы добрались до города, люди уже стояли на улицах. Толпы горожан сгрудились вдоль дорог, их лица были освещены тревогой и любопытством. Кто-то показывал на небо, где ещё тлела красная дымка, будто само небо не до конца решило, стоит ли ему забывать то, что увидело. Гул голосов сливался в неразборчивый хор, наполненный страхом и догадками:

— Это знамение, говорю вам! — кричала пожилая женщина, сжимая в руках амулет.— Близок час суда!

— Нет, это магия, чёртова магия! — вторил ей молодой парень с растерянным лицом.

Где-то сбоку кто-то бормотал:

— Видел я такое однажды, перед Великим пожаром в Серенаде...

Эти отрывочные фразы, словно осколки, впивались в сознание, создавая какофонию тревоги и суеверий.

Веларий продолжал смеяться, сдерживаясь, чтобы не привлекать лишнего внимания. Его плечи подрагивали, а губы изогнулись в ухмылке, будто мы неслись не от катастрофы, а от безобидной шалости. Я же был настороже, взгляд скользил по лицам, по стражникам, которые, к счастью, были так увлечены обсуждением вспышки, что не обращали внимания на двух запылённых молодых людей.

— Мы обошли город, — пробормотал я себе под нос. — Зашли с других ворот. Никто не должен ничего заподозрить.

— Никто не заподозрит! — Веларий усмехнулся, похлопав меня по плечу. — Люди любят чудеса, но боятся их объяснений. Особенно, когда объяснение может быть страшнее самого чуда.

Мы свернули в узкий переулок, где стены старых домов казались ближе, чем хотелось бы. Запах сырости и старого камня смешался с остатками магической энергии, которую я всё ещё чувствовал на своей коже, словно тонкий слой пепла. Веларий, наконец, перестал смеяться и заговорил, всё ещё тяжело дыша от бега.

— Нам нужно затаиться, Максимус. Отложим занятия до начала следующего учебного года. Эта вспышка — слишком громкое событие. Вскоре её эхо дойдёт до Инквизитория.

Он снова расхохотался, как будто идея о возможной погоне Инквизиции была для него не угрозой, а забавой. Его смех эхом отозвался в узком пространстве между стенами, звуча почти вызывающе. Я покачал головой и, наконец, не сдержался:

— Ты идиот, Веларий.

И тоже рассмеялся. Смех сорвался неожиданно, прорываясь сквозь напряжение, словно клапан, который слишком долго держали закрытым. Это был истеричный, безумный смех — смесь облегчения и осознания того, насколько глупо мы рисковали своими жизнями.

— Нам дорога только на костёр, — выдохнул я, когда приступ веселья начал спадать.

Веларий внезапно шагнул вперёд и обнял меня. Это было неожиданно и… неловко. Я замер на секунду, не зная, как реагировать. Объятия никогда не были моей сильной стороной — слишком много уязвимости в этом простом жесте, слишком много открытости. Обычно я строил вокруг себя стены, крепкие и высокие, чтобы никто не мог заглянуть за них. А Веларий просто протянул руку и пересёк эту границу, будто её никогда и не было. В этот момент я почувствовал странное тепло, не физическое, а что-то иное — смесь усталости, облегчения и чего-то похожего на благодарность. Неловко похлопав его по спине, я всё-таки ответил на объятие, удивляясь самому себе, как легко можно разрушить внутренние барьеры одним простым движением. Это было неожиданно и… неловко. Я замер на секунду, не зная, как реагировать, а потом неуклюже похлопал его по спине, отвечая на объятие. Его руки были крепкими, и в этом коротком моменте я почувствовал нечто большее — не просто дружбу, а странное, неизъяснимое чувство единства после пережитого безумия.