Мы стояли в этой тишине, наполненной невысказанными мыслями и чувствами, которые нельзя было выразить. Словно каждое слово могло разрушить хрупкий баланс, который держал нас на грани.

Я вздохнул и добавил:

— Спасибо, что выслушала. И… за всё остальное. За терпение. За то, что не отвернулась.

Она снова кивнула, но на этот раз в её взгляде было что-то мягче, теплее. Может быть, прощение. Или, возможно, понимание того, что иногда даже самые сильные ломаются.

Мы больше не сказали ни слова. Я развернулся и ушёл, оставив за спиной тишину и ту вспышку, которая, казалось, всё ещё горела где-то в глубине моего сердца. Но в этой тишине было что-то новое — не тяжесть, а лёгкость, как после дождя, когда воздух наполняется свежестью и надеждой.

Город, ещё недавно живший своей обычной, пусть и полной скрытых угроз жизнью, изменился. Исчезновения стали слишком частыми, чтобы их можно было списать на обычную случайность. Никто не знал, кто будет следующим. Никто не знал, какой беды ждать. Люди боялись говорить об этом вслух, но в их взглядах читалась тревога.

По вечерам улицы пустели раньше обычного. Даже в тавернах, где обычно шум не утихал до глубокой ночи, теперь царило напряжённое молчание. Разговоры становились тише, а взгляды – настороженными. Среди студентов начали ползти разные слухи. Одни говорили, что исчезновения – это дело рук бандитов. Другие уверяли, что виновато нечто куда более зловещее, что это работа таинственных сектантов или даже Инквизитория, ведущего свою игру. Никто не знал правды, но все знали одно – страх поселился в Тиарине.

В моей усадьбе тоже чувствовались перемены. Наоми и Хикари, старались держаться вместе, а по вечерам запирали двери. Даже они, видавшие многое на своей родине, теперь вздрагивали от каждого шороха за окном. Я замечал их беспокойные взгляды, слышал, как по ночам кто-то крадётся по коридорам, проверяя засовы. Они думали, что я не слышу. Они ошибались. Боязнь поселилась в их сердцах, цепляясь ледяными пальцами за каждое движение, за каждое слово, за каждый едва различимый звук, доносившийся из-за стен. Они больше не переговаривались между собой так часто, а если и говорили, то вполголоса, словно боялись, что даже стены слушают их.

Стража снова усилила патрули. Теперь её было вдвое, а то и втрое больше. Ворота Академии охранялись так, словно за ними прятался сам король. Торговые улицы, ещё недавно полные жизни, теперь напоминали боевой лагерь. Даже в бедных районах, где раньше власть закона была лишь формальностью, теперь каждый знал, что за ним наблюдают. Некоторых студентов допрашивали прямо на входе в Академию. Спрашивали, где были, с кем, как долго. Казалось, подозревают всех и каждого. Стражники были нервными, резкими, их глаза метались по улицам, будто они сами ожидали нападения. Казалось, будто страх, поселившийся среди жителей, теперь передавался и им, отравляя воздух вокруг.

И всё же исчезновения продолжались. Никто не мог понять, кто стоит за этим. Каждый день приносил новые тревожные известия – исчезли трое студентов, вчера не вернулся писарь из городской канцелярии, а сегодня утром пропала лавочница с рынка. Те, кто ещё осмеливался выходить на улицы после захода солнца, шли быстрым шагом, настороженно оглядываясь.

В один из вечеров, возвращаясь в усадьбу, я увидел, как двое стражников тащили кого-то к карете, закутанным в оборванный и грязный походный плащ. Человек не сопротивлялся – или уже не мог. Его лицо скрывал капюшон, а руки были связаны за спиной. Никто не остановился, чтобы спросить, что происходит. Никто не посмотрел слишком пристально. Люди торопливо опускали головы, прятали лица в воротники камзолов и плащей, делалаявид, что ничего не видят. И я не был исключением.

Я стоял в тени, наблюдая. В голове не было страха – только холодный расчёт. Наблюдать. Слушать. Запоминать. Каждый жест, каждое движение, каждое слово, брошенное между стражниками. Они говорили мало, но по их напряжённым лицам было ясно: они тоже не чувствовали себя в безопасности. Даже они не знали, что происходит на самом деле.

Что-то происходит. Что-то, о чём пока никто не хочет говорить вслух. Но я найду ответы. Я узнаю, что стоит за этими исчезновениями. Вопрос только в том, захочу ли я знать правду, когда её найду.

Но я знаю одно: тени сгущаются. И если кто-то думает, что я просто отсижусь в стороне, то он сильно ошибается.

Юна отдалилась, предпочитая проводить время в общежитии, которое покидала исключительно ради учёбы. Её присутствие превратилось в призрачное напоминание, едва различимое и уловимое среди теней коридоров Академии. Я видел её лишь мельком — силуэт, скользящий в полумраке,она избегала меня, словно её жизнь зависела от этого. Этот отстраненный образ вызывал во мне внутреннее беспокойство и раздражение, однако я не был склонен к тому, чтобы тешить себя иллюзиями. Если она выбрала такой путь, то я уважаю её решение.

Ева, напротив, проявила инициативу, приняв на себя роль “защитницы”, словно её статус диктовал необходимость оберегать меня как соотечественника. Я с иронией наблюдал за этим проявлением заботы, учитывая, что наши взаимоотношения не были столь глубоки, чтобы оправдывать её рвение, в конце концов, мы не виделись несколько лет. Однако несколько её стражников появились у ворот усадьбы, напоминая скорее статичных “болванчиков”, символическую охрану, чем реальных защитников. Внешняя безопасность была лишь фасадом, за которым скрывалась бюрократическая и статусная формальность. В моменты реальной угрозы королевская стража всегда реагировала последней, что стало очевидно ещё на пути в столицу несколько лет назад, когда именно Чёрные гвардейцы Айронхилла, а не королевские силы, обеспечивали защиту монарха и всего кортежа. Политика, а не бдительность, определяла их расстановку. Теперь, понимая механизмы власти, я воспринимал эту игру не с тревогой, а с насмешливым равнодушием.