Жанна накинула на голову капюшон старой куртки и быстро спустилась с крыльца. Подойдя к Василиску, она взяла его за руку, и тот улыбнулся ей. На меня она больше не смотрела. Я сжал кулаки, спустился с крыльца и, не прощаясь, побежал в сторону города. Пошел снег, он залеплял мне глаза, смешивался со слезами, текущими из глаз. Я себя уверял, что слезы текут от сильного ветра. Машины, мчавшиеся по трассе, громко сигналили мне, когда я случайно выходил с обочины на дорогу. А я снова вел себя, как тринадцатилетний юнец – показывал им непристойные комбинации, сложенные из пальцев. Мне было больно и обидно. Хотелось, чтобы весь мир узнал об этом.

– Не моя война, Жанна? Да, это не моя война! Не моя! Я самый мирный человек! И я не такой слабак, как все они, стоящие там, как ты! – кричал я во все горло проезжающим мимо машинам, – раз для тебя этот старый, чудаковатый бомж, называющий себя драконом, важнее, чем я, пожалуйста! Оставайся с ним! Погибай за него! Подумаешь! Я уже раз пережил твою смерть. Переживу и второй раз, не переломлюсь!

***

Я зашел в морг, сильно шатаясь, и с грохотом поставил на стол в ординаторской начатую бутылку водки, которую купил по пути. Петрович, сидящий на диване, удивленно взглянул на меня.

– Ты что же это, Антошка, неуж-то нагулялся? – строгим голосом спросил старик, – я уж думал, что не придешь! Думал, начальству докладывать про твои выкрутасы.

– Ну и докладывал бы, чего не доложил-то? – огрызнулся я, зло зыркнув на старика.

Я бросил свою заснеженную куртку на пол, сел рядом с ним, взял бутылку и отпил несколько глотков прямо из горла.

– Пьешь значит, скотина ты такая! – Петрович повернулся и со всего размаха ударил меня по спине, – а то, что у тебя труп из холодильника пропал – это тебя не волнует?

– Какой труп? – заикаясь, спросил я.

– Обычный! Мертвый! – заорал мне в ухо старик, – Пришел я, значит, девку вскрывать, а ее нет, как нет! И тебя тоже нет. Это что же значит?

Петрович схватил меня за грудки и затряс.

– Ты куда труп дел, паскуда?

Я повернулся к нему и глянул в покрасневшее от ярости лицо Петровича пьяными глазами.

– Никуда я ее не девал. Она сама взяла и ушла. Бросила меня, дура!

Петрович отпустил меня и захлопал глазами.

– Ты чего это, Антошка? Перепил что ли?

Голос его прозвучал испуганно. Он встал, взъерошил свои седые пакли и обошёл вокруг дивана.

– Давай-ка все сначала, да по-хорошему, Антошенька, – тихо и медленно, как малому ребенку, проговорил Петрович, – Ты утром мужика вдове выдал?

– Выдал, – ответил я.

– Всё хорошо прошло? В гроб-то он у тебя хорошо лег? А то плотники у нас, сам знаешь…

– Отлично лёг. Всё как положено, не первый год санитаром работаю! – заплетающимся языком проговорил я.

Петрович прошёлся туда и сюда, закивал головой, а потом повернулся ко мне и спросил осторожно:

– А потом ты решил отлучиться, так?

Я молчал, и старик, не получив ответа, продолжил:

– Ты, значит, отошёл. По неотложные личным делам. И в это время сюда вломились местные бомжи. Замок снесли, труп выкрали. Так и скажем. Ты не бойся, Антоша. Все так и скажем начальнику. Замок сейчас вот выломаем, и все улики будут налицо. Ты меня сколько раз прикрывал? И я тебя прикрою, не переживай. Только тут кое-какая проблемка…

Старик снова сел рядом со мной и зашептал мне на ухо:

– К покойнице этой нашей неопознанной женщина приходила. Назвалась сестрой, хотела труп забрать, а у меня ни трупа, ни документов! Чертовщина какая-то! Она так орала, так орала, потом бросилась на меня и вцепилась в горло, как дикая кошка. Насилу её оторвали от меня мужики, с которыми она приходила. Я ей ляпнул, что труп-то в соседний город на экспертизу увезли. Еле ушла эта бестия… Но грозилась вернуться, про тебя спрашивала. Так что, давай-ка, милок, рассказывай, что у тебя тут приключилось, и где на самом деле труп девчонки.

Я взял в руки начатую бутылку и жалобно взглянул на старого патологоанатома.

– Давай выпьем, Петрович? А?

Он как-то странно на меня посмотрел, как будто не узнал.

– Выпьем, и я тебе все расскажу. Клянусь! – добавил я.

Петрович взял бутылку, достал из шкафчика две разные рюмки и плеснул в них поровну прозрачной жидкости. Мы выпили, закусили чёрным хлебом, потом ещё выпили, а потом ещё и ещё. Когда Петрович, положив мне на плечо свою руку, затянул старинную песню, я понял, что пора, старик дошел до «кондиции».