Я прижал ладонь к его губам и сказал:

– Тшшш… Всё, Петрович, слушай. Только поклянись сначала, что не станешь надо мной смеяться.

Петрович сделал серьёзное лицо, но глаза его все равно были пьяными и мутными.

– Обижаешь, Антошка! – с трудом выговорил Петрович и хлопнул меня по плечу, – я ведь тебя больше всех санитаров люблю. Как я могу над тобой смеяться?

Я кивнул, налил себе ещё рюмку водки и опрокинул в рот обжигающую жидкость. Прокашлявшись, я заговорил. Голова моя оставалась ясной, алкоголь не затуманил разум, а вот язык шевелился плохо. Как смог, я рассказал Петровичу всю историю про Жанну от начала и до конца. Петрович был пьян, и я не боялся его реакции. Все пьяные на одной волне, они легко понимают друг друга. Да и мне просто хотелось выговориться, рассказать кому-то о своих чувствах и переживаниях, излить свою боль. Когда я, наконец, закончил свой рассказ, за окном стояла глубокая ночь.

Петрович смотрел на меня очень внимательно. Кажется, он даже протрезвел от услышанного. Я посмотрел на него, и мне стало неловко, к лицу тут же прилила кровь. Взгляд старика был таким пронзительным и свербящим, что я остро почувствовал свою уязвимость. У меня не было друзей, я никогда никому не изливал душу, ни с кем не откровенничал. И теперь, когда это случилось в первый раз, я вдруг почувствовал себя слабаком.

– Прости, Петрович, что вывалил на тебя все это. Слишком уж это все… Не надо было мне…

Старик внезапно и резко взмахнул рукой, не дав мне договорить.

– Не удивил ты меня, Антоша. Что касается вампиров этих, так и мне пришлось их повидать в морге. Что? Выкусил? То-то же! Петрович многое в жизни повидал! Хоть и захолустье у нас, но нет-нет, да и случается какая-нибудь чертовщинка. Как-то, лет пятнадцать назад, привезли в морг труп. Девушка, целая и невредимая снаружи, за исключением небольшой царапинки на шее. Начал я с телом работать, а оно, представь, сухое, как у мумии, полностью обескровлено. Вены аж скукожились все! Ну я тогда, конечно, знатно поседел! И так, и этак ее вертел, пытался понять, что с ней случилось, куда делась вся кровь. А потом побежал к главному.

Знаешь, Антошенька, что мне главврач приказал сделать? Несложно догадаться! Он приказал мне поставить другую причину смерти, чтобы шум не поднимать. Я поставил, да вот только через неделю к нам такой же труп поступил. И так раз пять или шесть повторялось. Уж мы тогда с главврачом страху-то натерпелись! Поняли, что вампир по городу гуляет. Даже сами хотели идти этого кровопийцу искать, чтобы изловить его и дело замять, не доводить до огласки. Да потом как-то все само собой стихло. Видно, уехал вампир из нашего городишки.

Я слушал Петровича, раскрыв от удивления рот.

– Что же ты раньше никогда об этом не рассказывал? – спросил я.

– Да разве об таком кому расскажешь? – всплеснул руками старик, – У главных – у них статистика. Святое дело. Статистику портить, значит, себе заявления не увольнение писать. А мы люди подневольные. Расскажи такое – сразу в безумцы и запишут. Лучше тихонько помалкивать. Было и было.

Мы оба опустили головы, замолчали на какое-то время, а потом Петрович толкнул меня локтем в бок.

– Про девушку-то еще не сказал тебе свое мнение, если, конечно, тебе интересно. Ты не будь трусом, Антоша. Прими все, как есть и ступай за ней. Совершать подвиги – это, конечно, страшно, но терять любовь – это уж очень болезненно переживать. Другие, они уже совсем не такими будут, если есть в твоей жизни одна-единственная. Послушай старика, уж я-то знаю, о чем говорю.

Я снова покраснел и удивленно уставился на него.

– Она сама отказалась от моей любви, Петрович. Она взяла и прогнала меня! Сказала, что останется с Василиском! Зачем же я буду навязываться?

– Нет, это не она отказалась от тебя, а ты отказался от нее. Пусть все это звучит, точно сказка: вампиры, драконы… Но то, что делает этот самый ее Василиск – это ведь бесценно, Антоша. Он заблудшие души к нормальной жизни возвращает!

– Но вот ведь как выходит – заодно он принуждает всех очищенных вампиров до конца жизни подчиняться себе!

– Они не подчиняются. Они благодарят, причем, судя по всему, искренне, раз готовы умереть ради него.

– Получается, все одно к одному! Какая–то кабала, пусть и искренняя, – огрызнулся я.

– Это не ты говоришь, Антоша. Это твоими устами говорят обида и ревность. А может и страх! – тихо проговорил старик.

– Да, конечно, ты ведь меня лучше меня самого знаешь! – насмешливо воскликнул я.

– Не тебя, а себя, – вздохнул Петрович.

Он замолчал отвел глаза, лицо его стало грустным, на глазах блеснули слезы. Видимо, он надеялся, что я не замечу этого, но я заметил, и мне стало стыдно за то, что я, сам того не желая, обидел старика.

– Ты чего это, Петрович? Ну? – с тревогой спросил я, смущенно поправляя очки.