Элли с Гиляровским вопросительно посмотрели на меня. Предложение супруги было интересным, да и что говорить — своевременным.

— Если размышлять о том, для чего мы собираемся создавать газетное издание, надо подумать и о сословиях, которые будут его читать. Основную часть московского общества составляют не сильно образованные люди; для них требуется подача информации более простая, с юмором и сатирой, — проговаривал я вслух свои мысли. — Но у нас есть ещё часть общества, никак не охваченная нашими журналистами, это женщины! Вот, собственно, и всё. Подводя итог, можно назвать три издания, которые мы можем начать печатать. Первая газета — это, конечно, политика и общество; назовём её, к примеру, «Голос Москвы». Вторая газета — для рабочих, купцов и разночинцев; пусть, для примера, она будет называться «Серебряный Звон». Ну и третья, для наших прекрасных дам, газета, которая будет рассказывать о веяниях моды, какие-нибудь рецепты косметики, ну и домашняя кулинария, а называться пусть будет «Мода» или, на французский манер, «Vogue».

— Газету для женщин? — Владимир Алексеевич смотрел на меня удивлённо и чуть смущённо.

— Да, да, для них. Но только не газету, пожалуй, а полноценный журнал. С качественной иллюстрацией и печатью. Мы сможем на его основе легко продвигать свои мысли. Конечно, не надо его политизировать, но намёки и акценты расставить нужно. Ведь, как известно, ночная кукушка дневную перекукует. — Я замолчал и отхлебнул уже остывший кофе и чуть поморщился. «Ну что за Мир-то корявый, даже у брата Императора нет нормальных тонизирующих напитков, везде эту гадость пережжённую суют. Нет, срочно надо придумывать нормальное меню для себя. Весь настрой творческий пропадает, когда хлебнёшь такую дрянь остывшую», — так размышляя, разглядывал гущу на дне фарфоровой чашки.

Элли поставила чашку на блюдце, было видно, что она из неё вряд ли и глоток сделала, смущённо кашлянув и бросив мимолётный взгляд на такого же смущённого Гиляя, решила внести свой вклад в наши рассуждения.

— Дорогой, но не слишком ли это будет вызывающе? Мне кажется, что общество может и не принять, что Великий Князь занимается таким делом? — с непередаваемым коктейлем эмоций произнесла Елизавета Фёдоровна. У неё все эти новшества вызывали жгучий интерес, особенно веяния моды и красоты, но она прекрасно понимала, что с нынешним политическим курсом, который ведёт император Александр, такие печатные издания могут нести большие риски, прежде всего, для издателей, ведь где есть печатный станок, там начинается политика.

Но как же это было интересно! И наблюдая, как её муж собирается сделать что-то революционное, ей становится страшно и при этом очень любопытно, что же выйдет из этого совершенно нового дела.

Я чуть нахмурился и уже более серьёзным тоном произнёс:

— Общество примет то, что будет угождать его желаниям, ещё в древнем Риме вывели формулу: «Хлеба и зрелищ!» Мы дадим им и то, и другое! И они будут на руках нас носить! А мы будем потихоньку раздвигать сословные рамки для того, чтобы этот народ сам не начал их ломать.

В кабинете повисло напряжённое молчание, стало так тихо, что отчётливо было слышно тиканье напольных часов, что стояли в углу моего кабинета.

Мне было, что обдумать, а мои собеседники были в недоумении, так как такой подход, да ещё и от брата правящего монарха, был для них шокирующим и немного пугающим.

— Прошу прощения, Сергей Александрович, — проговорил тихо Гиляровский, — но не слишком ли новаторский подход к такому делу? Ведь Вас могут поставить в противоположность Его Величеству?..

— Ну, полно вам, Владимир Алексеевич, не извиняйтесь.
– Он был абсолютно прав, и я это понимал.
– Одним скандалом больше, одним меньше, в сущности, разницы никакой. В данном случае, если и просочатся подобные слухи в общество, то пустим параллельный слух, что я это сделал в угоду своим низменным желаниям. Тем более обо мне ходят слухи и похлеще. А относительно политики, прежде чем затевать подобное, я получил у Него, Александра Александровича, одобрение, — усмехнулся я в ответ на сомнения Гиляровского. Конечно, он прав, и подставляться под обструкцию общества не надо, да и брат может скандал учинить и попытаться призвать к ответу, но если не брать это направление в свои руки, то его возьмёт другой. И намеренья «другого» могут нам и не понравиться.

Мы ещё пообщались немного на отвлечённые темы и стали подниматься из-за стола.

Взял в руки колокольчик, подал сигнал лакеям, что надо убирать посуду.

Вообще отношение к прислуге здесь странное: к ней относятся как к неодушевлённым предметам. Они делают свою работу, и на них никто не обращает внимания. Кажется, идиллия, да?

Нет! Здесь же нет магии, а следовательно, и магических клятв. Значит, верность этих людей всегда под вопросом! Всё сотрудничество с ними основано только на доверии, и если кто-нибудь захочет сотворить что-нибудь плохое, как, например, принести вместо дров динамит, то узнаем об этом, только после взрыва! Прецеденты уже были. И мне кажется, что выводы, к которым пришёл правящий Дом, слишком поверхностны. Так что прислугу рядом с собой стараюсь не держать и всегда отсылаю из помещения, в котором работаю или провожу совещание.

Вот и сейчас, только после звонка колокольчика, появился лакей и после прямого распоряжения стал действовать.

Гиляровский начал откланиваться, но я попросил его подождать меня в приёмной.

Когда за ним закрылись двери кабинета, я шагнул к Элли и притянул её к себе, крепко, но нежно обняв.

— Ох, сколько я терпел, — начал шептать ей на ушко. — Ты меня специально дразнишь, а потом не приходишь ко мне? — горячо шептал и целовал я её в бархатную кожу шеи, вдыхая нежный аромат своей женщины с нотами амбры и цитруса. Я чувствовал всем своим существом, что так же желанен ею.