На свету вид комнатки стал только хуже — чистое убожество. Все — рухлядь, и обломанные деревяшки не всегда дают узнать, чем был предмет, теперь годящийся лишь на растопку; старые полотна пропылились, моль проела их до дыр, и мерзкая труха от ветра полетела на пол. Пыль щипала нос.

И только лишь перина на полу лежала новая и чистая. Отброшенное, незастеленное одеяло замаралось.

Йергерт уж сидел на ней, безмолвно глядя, как Орьяна изучает комнатушку. Чуть поймав ее взгляд, хлопнул по перине около себя, и Орья села рядом.

Она прижималась к боку — даже сквозь одежду чувствовала ребра. Йергерт был костляв, если не тощ — пусть крепко сложен, пусть подвижен и силен, но ни жиринки в нем — кости и жилы.

Орья долго привыкала к этому. Так много лет она смотрела лишь на Содрехта — на пол-ладони ниже, только вдвое крепче и крупнее; ей ужасно трудно было после этого увидеть привлекательность в другом.

Все это в Йергерте — южная кровь. В Великих Западных Домах, что в сердце Лангелау, все всегда бывали крепкими и мощными, а вот южане, что живут по ту сторону гор, — как раз поджарые и сухощавые, как будто высушенные ветрами, что гуляют в их пустынях по ущельям.

В Йергерте немного от южанина. Те — черноглазые, черноволосые да желтокожие, с лицами плоскими и дикими и с веками нелепо выпуклыми, будто пожирающими глаз — нечасто Орье доводилось их увидеть, и в каком-то смысле она их боялась. Так боятся тараканов, мухоловок, пауков — не оттого, что те опасны, а от омерзения.

Но с Йергертом все по-другому: он был светлоглазый, белокожий, русый. Орья теперь знала его волосы на ощупь — они были жесткие и толстые, как будто конские — и это, говорили, южная черта, но эта Орью не страшила и не отвращала. Потому-то она жалась крепко, несмотря на выпирающие кости — нравилось касаться, ощущать тепло, мышцы под кожей. А еще — щекотку постороннего дыхания на собственном лице и мимолетное прикосновение волос — чужих и непривычных. Было в этой близости что-то желанное, желанное невыносимо, то чего отчаянно ей не хватало, от чего в груди щемило, тяжелело в животе.

— Так значит, это теперь будет нашим тайным логовом? — Она еще раз осмотрела комнатку. — И мы всегда сможем сюда прийти.

— Не думаю, чтобы нам кто-то помешал здесь.

Орье этот ответ нравился. И она обвила руками его шею, подалась вперед, чтоб быть напротив, на колени разве что не села.

Она больше не смущалась, не терялась и не сомневалась — с каждым разом, как он не пытался ее оттолкнуть или остановить, как отвечал на ласку, она становилась все смелее и уверенней и все точнее знала, что все это происходит, потому что так она решила. Потому что захотела этого и потому что наконец-то могла управлять ситуацией, а не сидеть беспомощной и ожидающей неведомо чего.

— Так значит, ты меня все-таки любишь? — прошептала она жарко.

Но в глазах, что замерли напротив его глаз, вопроса не было, и потому, когда он лишь пожал плечами, она удовольствовалась этим и ни в чем не усомнилась.

— Мне с тобою нравится. С тобою хорошо.

И Йергерт улыбнулся — выше его сил было сдержаться. Ему льстило ее явное влечение, ее слова — совсем не то же самое, что слушать всяческую чушь от влюбчивых полусестер. Орьяна знала себе цену, знала, чего хочет и насколько хороша. И ей — воспитанной Великим Домом — захотелось быть с ним.

Это ощущение дурманило настолько, что он позволял любые вольности, и упивался тем, что стоило едва наметить еле ощутимое объятье, как она готова была прижиматься со всей силы; стоило чуть задержаться взглядом, и она сейчас же подставляла умилительно довольное лицо и взглядом требовала поцелуя, чтобы с каждым разом отвечать уверенней, напористей.

Орьяна и теперь увидела в его улыбке добрый знак, и, осмелев в конец, сама полезла его целовать и прижиматься крепче; пальцы мяли толстую ткань стеганки. Та плохо поддавалась, и тогда руки как будто сами отыскали пуговицы и запутались в петлях.

Он первый не сдержался — хрипло выдохнул сквозь поцелуй и резко затянул ее на мятую перину, навис сверху. У Орьяны в широко распахнутых глазах на месте мшистой искорки остался только лишь зрачок, широкий до того, что почти спрятал цвет. В нем смутным бликом трепыхался свет и отражал мелкую дрожь ресниц.

Йергерт коснулся пальцами ее щеки и прочертил под глазом полумесяц зелени айну, что повторял глазницу, повел ниже, по скуле и к впадинке под ней, где кожа была совсем нежная, покрытая почти неощутимым пушком волосков. И дальше: челюсть, шея…

Ему не стоило усилий представлять на ней узор зеленых веточек, бегущих вниз — и Йергерт кончиками пальцев повел вдоль стоящей перед взглядом линии, спустился до ключиц и будто правда видел самую последнюю и тоненькую жилку, что сбегала в тень под ними. Дернул ворот и раскрыл его, припал губами к впадине, рукой повел по косточке к плечу. Он оторвался только для того, чтобы взглянуть, как далеко расходятся веточки-молнии… и чудом удержал вздох разочарования.

Не с Орьей он мечтал все это сделать.