За день ветер разошелся до того, что не было спасения и за крутыми склонами оврага — рвал плащи, прически и подолы. Шквальные и своевольные порывы первый раз за много дней рассеяли туман, но небо оставалось мутно-белым.

Костры льнули к веткам и поленьям, но в другой миг уж рвались с них, словно пожелали вовсе оторваться и освободиться. Взбудораженное пламя уже опалило не один подол.

И из тугого рыбьего хвоста вытрепывало пряди, а уж челка вовсе встала дыбором. Йер даже не пыталась поправлять. Она старалась поплотнее запахнуться в плащ, но даже плотный ватмал толком не спасал, а уши со щеками вовсе жгло — настолько беспокойной выдалась погода.

Вечером толкаться к кашевару ей пришлось одной, не вместе с остальными чародейками — те сторонились, а напрашиваться или извиняться она посчитала унизительным и жалким… Именно тогда ее нашел вдруг Содрехт.

В его руках уже дымилась миска, но он все равно встал рядом с Йер и с нею дожидался ее очереди.

— Слышал, вы сегодня с Ротгером знакомились, — задорно бросил друг. — Хлебнули грязи?

— Значит, он со всеми так, — отозвалась Йерсена. — Неужели не одергивал никто?

Не сказать, чтобы она ждала, но думала, что ведь наверняка случалось оказаться здесь колдунье, за какую было кому заступиться.

— А с чего бы? — Усмехнулся Содрехт. — Он все делает как надо. Ты потом поймешь.

— Что я пойму?

— Что его бояться надо больше, чем врагов. Да и вообще любого командира. Вам, колдуньям, повезло конечно — прямо в бой вас не кидают, ставят с фланга, за укрытие, откуда колдовать удобнее и где не так уж страшно — всяко не сравнить с тем, чтобы прямо в бой идти. Ну да и вам хватает своего дерьма. Но ты особо не переживай. Какой-то месяц и все это будешь вспоминать со смехом.

— Неужели? — явственно засомневалась Йер.

— Говорю тебе! Когда только приехал я, у нас, я помню, одному особо наглому в рот ссали, чтобы меньше выступал. Не Ротгер, правда, нам другой мозги вбивал… Теперь как проклятые ржем, как вспоминаем.

— Тот, кому в рот ссали, вряд ли ржет, я думаю?

— Ну… — Содрехт чуть замялся. — Тот уж умер. Кажется, под Энсингом. Я сам огреб там так, что смутно помню, что и как. Спина, зараза, до сих пор болит.

— Ходил к целительницам?

— Да ходил, а толку? Я же сраный шепчущий — что они сделают, поохают? Конечно, когда из-за боли крючит и на части рвет, об этом мало думаешь, орешь, как тварь, чтоб что-то сделали, и молишь, унижаешься… А после стыдно посмотреть в глаза. И бегаешь благодарить всех Духов, что целительницы нас таких уж тысячами видели, не соглашаются. Больная спина все же лучше, чем безумие.

Йер только тяжело вздохнула.

С разговорами время летело быстро, и Йер даже не заметила, как подошла к костру. Она с упоением вдохнула жаркий и пахучий пар — капуста, перетушенная с колбасой, и добрый кусок хлеба.

Задержаться Содерхт ей не дал — с собою потянул через заполненные улочки, змеящиеся меж шатров.

— Ну все, пришли!

Вокруг поленницы без всякого порядка разлеглись пеньки и бревна, то ли еще не напиленные, не нарубленные, то ли от чего-то к тому непригодные, и их облюбовало множество людей. Йер краем глаза заприметила Герка и Йона — серые плащи, знакомые ей по Лиессу. Она мелко им кивнула.

Но среди всех остальных отдельно сидел Йергерт, что небрежно ковырялся ложкой в миске, — вид его был кислый, мрачный, и, Йер знала, не сулил хорошего. Она остановилась.

— Ну, садись! — И Содрехт, грубо хлопнув ее по плечу, уселся сам.

А Йер так и стояла.

В Лиессе сразу развернулась и ушла бы, но здесь мешкала — не знала, где еще устроиться поесть: едва ли набралась бы наглости сесть с остальными чародейками, а в одиночестве остаться сейчас просто не хотела — чтоб не думать ни о брате Ротгере, ни, уж тем более, о Линденау.

— Ну ты сядешь или нет?

Она все же опустилась — как могла подальше, по другую сторону от Содрехта и с мрачной мыслью, что потом чего-нибудь ему про это выскажет.

Они молчали, ковырялись каждый в собственной тарелке.

— Мда. А я надеялся, что хоть с тобою будет веселей, пока вот этот сидит с кислой рожей, но теперь вас стало таких двое, — вздохнул Содерхт.

Йергерт криво усмехнулся, но ни слова не сказал. Йер видела, что под глазами у него круги, и на лице — хандра и хмарь, каких ей не случалось видеть раньше. Взгляд казался даже будто бы затравленным.

— Я видела тут многих из Лиесса, — осторожно начала она, чтобы заполнить тишину. — Хотя не всех. Брат Кармунд до сих пор не попадался, да и, кажется, брат Монрайт…

Про второго она соврала — едва ли кто-то обратил внимание, что с ним она поговорила в первый день — с тех пор они и в самом деле почти не пересекались.

— Ну, брат Монрайт в госпитале со своими фистулами. Он всех утомил с ними носиться, выползает, только чтоб поныть про них или пожрать, — небрежно отмахнулся Содрехт, и сопля капусты с ложки полетела и приклеилась к пеньку.