А меж тем истекал второй осенний месяц: повымели все листья с верхнего двора, и сквозняки по замку загуляли; и оглянуться не успеешь — уже день Поминовения минет, а вслед за ним придет зима. На холода всем подавай вторую котту потеплей, потолще, гугели, сюрко да фелле, а иначе сестры из фирмария берутся проедать всю плешь, что, де, сопливых много да охрипших — а где же ризничему столько шерсти напастись всего за месяц?

С этими мыслями смотрел он на очередную оборванку и раздумывал: что с вами-то со всеми делать и куда девать? Добро б еще хотя бы с половины вышел толк…

А эту кровь из носу надо одевать: при ней вещей — бурая котта, насквозь рваная и легенькая, хемд под ней. Голые пятки стоптаны до черноты, а руки все в гусиной коже. Башмаки ей надо да чулки.

— Ох-х-х…

Он достал из новых, в прошлый раз заказанных — считал-то на тогдашнее количество детей. Теперь кому-то не перепадет, да что ж поделаешь, пусть и за то спасибо скажут: крышу дали и еду, учение…

— На вот, держи еще. Тебе не по размеру, да сойдет… Не прижимай к себе, дурная! Чистое же все! Поаккуратнее неси, не трогай лишний раз… На башмаки еще — конечно, не твои, но ничего, подвяжешься, а там и дорастешь… Кому сказал, не прижимай!

Девка прижала вещи лишь тесней и голову втянула — мелкая совсем, добро, если мужчине чуть повыше пояса.

— Что ж ты такая дурища-то, мать твою!.. — он вырвал вещи, руку ее вытянул, в нее же и вложил. — Вот так неси, на вытянутой!

Девка кивнула, прочь засеменила — мелко и почти беззвучно, точно мышь. На каменных полах любую обувь слышно, ризнечему по одним шагам ее узнать — раз плюнуть, эту же — и вовсе не слыхать.

— Йерге-е-е-ерт! — Заголосил он так, что девка аж подпрыгнула. — Зад от скамейки подними и притащи сюда! Шустрей!

Крик не затих еще под сводами, когда мальчишка оказался перед ним. Малой, примерно тех же лет, что девка, но куда опрятней и смелей — на полусогнутых не ходит, не шарахается и одет добротно да причесан, морда чистая.

— Вот эту до купален проводи, а то дурная — где-нибудь заблудится или же за калитку на тропу шагнет, а мне потом из задницы у копши вещи выдирать: ведь новые…

— Сейчас!

Он мигом девочку догнал и поманил за ним последовать. Она руки не опустила, так на вытянутой вещи и несла.

Мальчишка шел проворно и уверенно — знал каждый угол, каждую щербинку в старом камне; она — за ним: босые пятки шлепали по ледяному полу. Из-под запутавшихся патл сверкали рыжие глаза, что изучали замок с жадным, но пугливым интересом.

Ей было непривычно все: чтобы людей так много собралось, и чтобы все спешили так, едва кивая на ходу знакомым; чтобы из камня все, порою даже своды высоченных потолков, сходящихся крутыми стрельчатыми арками, что будто бы держались лишь на воле Духов; чтобы одежки разные настолько и цветные…

И девочка сдирала с губ обветренные корки, чтобы не щипало так в глазах.

— Эй, — обратился к ней мальчишка. Он не встал и не замедлился, лишь обернулся, знай себе шныряя меж людей. — Ты ведь в приюте теперь будешь? Как и все?

— Угу.

— И я там. Меня Йергертом зовут. Из Сорс Геррейнов. Я здесь знаю все и всех! А еще папка — рыцарь у меня! Я как он буду, когда выучусь!

Девчонка долго думала, но все-таки решилась:

— А зачем тебя в приют? Вот у меня нет папы. Мамы тоже нет. Мы все такие будем, мне сказали.

Мальчишка гордо вздернул голову:

— Вот и не все! Тут и облаты есть. А у меня вот папка — рыцарь! — раненый с войны вернулся. Он герой! А матушка — полусестра. Ей некогда теперь, — он говорил все это важно, с гордостью. — Ну а меня в приюте воспитают, подготовят и в четырнадцать в Орден возьмут! Я тоже буду рыцарем!

В четырнадцать уж и ее в Орден возьмут, подумала девчонка, глядя на него. Не знала, сколько это, но, должно быть, много, а она стараться будет больше всех.

— А как это — облаты? Вот как ты?

— Да нет же! Говорю же: матушка моя — полусестра. Ну а облатов с детства обещают Ордену и присылают сюда, чтобы обучались.

— Как тебя?

— Да нет же!

Девчонка ничего не поняла, но постеснялась переспрашивать, лишь повторила про себя, чтобы запомнить накрепко. Ну а поймет потом.

— Ну а тебя-то как зовут? Ты не сказала, — вспомнил Йергерт.

— Я Йерсена.

Теперь уж она отвечала это смело, не задумываясь — повторила про себя немало раз, чтоб на всю жизнь пристало, въелось, как родное. Ей это правильным казалось: по-другому теперь будет все, и странно было бы тащить сюда, в другую жизнь, старое имя. А новое ей, ко всему, понравилось — красивое.