Мальчишка ждал, а не дождавшись, цокнул.

— Ну? А Дома-то какого?

— Нету Дома, — буркнула Йерсена, растерявшись.

— Да ну? А имя у тебя такое, будто есть!

Она не стала отвечать, лишь опустила голову и постаралась не отстать, когда пришлось проворно пробираться сквозь толпу людей. Вокруг сменялись комнаты и переходы, но она едва ли хоть одну запомнила — все ей казались одинаковыми и безликими, слились. В окнах мелькали скалы, небо, стены, крыши в малахите… И наконец в лицо ударил свежий воздух крытой галереи. Мальчишка быстро пробежал по стоптанному деревянному настилу, лихо соскочил по лестнице во двор. Лишь мельком оглянулся и заторопился к арке, что вела в просторный верхний форбург — ворота в ней распахнуты, решетка поднята.

Когда Йерсена догнала его, он ждал возле угла. Оттуда виден был весь замощенный двор — с конюшней, с птичником, с парой левад, с устроившимся подле скал домом учения, с надвратной башней — тоже нараспашку… Выше, там где весь форбург круто поднимался, плато перегораживала резиденция Верховного Магистра. По всей длине двора вверх поднимались скалы, ограничивали его, нависали, загораживали собой половину неба.

— Быстрей пошли! — Йергерт тащил ее наискосок, мимо колодца, в щель меж птичником и боковой стеной конюшни, к самым этим скалам. — Вон, посмотри, видишь калитки? Вот за них не выходи по темноте — копша уволочет!

И в самом деле были две калитки, разнесенные по сторонам большой пещеры — совсем простецкие и старые, провисшие, какие и в Йерсениной родной деревне были. За каждой можно было различить по горной тропке, уходящей вверх — узкой, кривой, с крутыми перепадами, с камнями, выступавшими, точно ступени, и с корнями до того бугристыми, что будто вот-вот оживут.

— А копша — это кто? — неловко уточнила девочка.

— Дед малахитовый, — махнул рукой мальчишка. — А теперь иди, мне некогда! Туда тебе, — и он махнул в лоно пещеры, что зияло впереди.

Йерсена не успела ничего сказать — он мигом убежал. А ей осталось лишь топтаться в нерешительности и рассматривать портал, оформленный высокой сложной аркой. Ее всю испещряла инкрустация пятнистым малахитом и чудные надписи — то был древний язык. На нем уже давно никто не говорил, читали-то с трудом, но все-таки хранили, как наследие, и силились сберечь — немногое осталось людям с тех времен, когда Духи расхаживали по земле, и было бы грешно даже подумать, чтобы позабыть хоть что-нибудь еще.

Йерсена медлила, но все-таки решилась и шагнула в темноту — из нее веяло густым и влажным жаром. Глубокий скальный коридор облагородили: свод выточили той же острой аркой, замостили пол и стену изукрасили мозаиками — светильники выхватывали их из темноты.

Девочка шла, и ее провожали незнакомые сюжеты. Одну мозаику разбили на четыре части: слева на ней люди в зеленом с гладкими коричневыми волосами, вокруг кусты, цветы, деревья и трава; снизу — все в желтом, сами желтые, черноволосы, черноглазы, они силой мерились среди камней пустыни; справа народ собрался в красном, сами рыжие да русые и кучерявые, вокруг — богатства, незнакомые деревья с крупными плодами; сверху же наконец все в голубом, светловолосые и светлоглазые, искусно возводящие дворцы среди снегов — будто бы изо льда. То были древние народы, давшие начало всем, живущим ныне.

С другой мозаики, белесой и затянутой туманом, на нее шел силуэт. Безликий, зыбкий и нечеткий, он и сам, казалось, потерялся в бесконечном поле бледных виорей. То был особый Дух, чье имя позабыто; никто не помнил уж даже того, какому же народу он когда-то покровительствовал, только знали его все — и здесь, в истово верующей Лангелау, и в Оршове, где давно уже не верят люди, и не слышат Духи, и даже далеко на юге, за хребтом, в землях суровых каменных пустынь. Его прозвали Повелителем Туманных Троп, и он ходил дорогами воспоминаний и решал, что будет позабыто и затеряно в его туманах, а что — не забыто никогда. Лишь только память о самом себе он не сумел сберечь.

Чем глубже заходила девочка, тем гуще и теплее становился воздух, прогревался пол, и ей хотелось лечь, прижаться к нему и впитать это тепло — казалось, она стала забывать, как же оно прекрасно. Шагая дальше, она ощущала, как горячая живая кровь оттаивает и возобновляет бег, гоня с собой мурашки.

И наконец ей повстречались люди. То были женщины в светлых сорочках, подпоясанных, точь-в-точь как котты, с подвязанными рукавами и старательно подобранными в узлы волосами, они сновали в зыбком сумраке пещер подобно призракам. Йерсена не придумала, что ей еще поделать, кроме как отдать им вещи.

— Да что ты мне тут тычешь? — отмахнулась женщина. — В приют тебя приволокли? Ну так пошли.

И ее привели в пещеру, что была еще влажней и жарче; она была заставлена скамьями, а вдоль стен — полки с корзинами, что полнились вещами.

— Тут раздевайся, — повелели ей. — Вещи сложи в корзину, только не все вместе! Обноски кинь на край.

И девочка, краснея, раздевалась. На самом дне запрятала кольцо, а старую заношенную котту долго к себе прижимала: ей вдруг подумалось: это прощание. Последнее, что у нее осталось из далекой прошлой жизни — его не будет больше. Отберут.