Чьи-то дурные языки и струны распевали эти строки от Оршовы до побережья Полуострова под гомон шепотков: у комтура в краю лип было дочки две, и обе обручились аккурат тогда, когда и песня эта разнеслась. Одна осталась при отце, вторая аж в Лиесс уехала — с чего бы?..

Йотван прикрыл глаза и щеку закусил на краткий миг, чтобы лицо не искривило, будто прострелило зуб; Йегана, обращенная лучами в темный силуэт, казалось, поступила так же.

Он сам облатом появился в замке спустя пару лет после нее, совсем еще щенком; тогда песня летела изо всех углов, а он не мог понять, чего все так хихикали с нее.

Теперь позорные похабные четверостишья смыла красная река, и долго еще вместо них все будут вспоминать потоки крови, что текли между известняковых выступов с холма, в какой втоптали павших. Липы под Линденау нынче алой воды напивались, и листья их вместо сердец возлюбленных теперь дрожали над сердцами мертвецов.

И Южные бы Духи это драли. Уж лучше бы и дальше девками комтурство славилось.

— Ты даже спустя столько лет не перестала злиться из-за этой песни? Действительно так любишь Линденау? — спросил Йотван.

Женские пальцы резко замерли, ресницы спрятались в тени.

— Я к Линденау уж давно никак не отношусь. Почти всю жизнь здесь прожила, — резко и четко отчеканила она.

Так вынужден был огрызаться каждый Мойт Вербойн — чтобы отгородиться от людей и от земель, какие принесли так много горя. Чтобы никто не усомнился, что они верны и преданы Лиессу, Ордену и Лангелау — не родной земле, не семьям, не друзьям, что догнивали на объятом чумой Полуострове.

Вот только чем сильнее отпирались, тем сильнее слышалась тоска в словах, и тем отчетливей была печаль во взглядах. Они скучали и грустили. И Йегана — тоже, хотя в самом деле здесь жила с четырнадцати лет.

Сам Йотван редко вспоминал родные земли далеко на севере и точно не питал к ним теплых чувств; должно быть, слишком мал был, когда уезжал облатом, чтобы смочь их полюбить. А позже, возвращаясь туда взрослым, ощущал их чуждыми и незнакомыми, хотя там тоже были горы, испещренные змеями рек, и пара городов, прилипших к склонам — точно, как Лиесс. Речной край, что в Земле Вейера, был красивым местом, необычным, интересным, но — чужим.

И потому Йотван не слишком понимал всех тех, кто до сих пор любил Ильбойский полуостров. Пора бы позабыть.

Но эту тему начинать он не хотел, поэтому вместо того спросил:

— Так что с девчонкой-то? Чья она будет?

— Духи знают. Кольцо-то Линденавское, но толку, если не проверить ничего никак. Даже была б сестра жива — сомнительное было б дело ей писать, — яд с этих слов пролился едкий, застарелый. — Ну а теперь, когда там перебили всех…

— Ну может хоть лицом она в твоих племянников?..

— Что там лица того? Грязища, кости и глаза… Я пригляжусь еще, конечно, только, думается мне, все это без толку. В мамку могла пойти — и обсмотрись тогда. Но я другого не могу понять: ну нагулял ее кто из племянников с какой-нибудь селянской девкой — пусть. Только кольцо-то для чего им оставлять?

— Может, решил, что отыскал любовь всей жизни — и оставил перстень.

— Фамильный? Я тебя прошу, таких безмозглых у нас не рождалось. У них, то есть, — поправилась она, неловко поджимая губы. Уж слишком непривычно говорить о собственной семье, как о чужих, как о еретиках.

Йотван смолчал. Мог бы сказать, чтобы следила за словами и не оговаривалась при других, но она знала и сама.

Йегана тоже не спешила еще что-то говорить. Закончила с косой, небрежно перекинула за спину. Солнце опустилось ниже — луч теперь бил Йотвану в глаза. Он по привычке заскреб бороду: пусть вшей повывели, но струпья до сих пор надоедали зудом.

Скрипнула дверь и покачнулась. Заглянул мальчишка, чуть неловкий, но серьезный и ужасно важный.

— Вы извините, настоятельница, не хотел мешать! Ризничий повелел записку передать.

— Давай сюда.

Он юркой тенью шмыгнул через комнату и поспешил назад — в проеме только пятки промелькнули. Ему смотрели вслед.

— Гертвигов сын, — вздохнула настоятельница. — У меня на попечении сейчас. Старается, из нидерветов чуть ли не выпрыгивает… Слышал, что там?

— Слышал, что Гертвига живым приволокли.

— Приволокли. Только вот он такой живой, что лучше б мертвый, Духи да простят меня. Вельга с него на стену лезет, а мальчишке достается так, что, вот, его ко мне пристроили, в приют, лишь бы подальше. Платить они, конечно, не платили, но гонять его стараемся поменьше.

— Гертвига ведь как раз под Линденау взяли? — вспомнил Йотван.

Он тихо радовался, что не заходил проведать его в госпитале. Тогда, перед войной, юнец был славный, только вспоминать те дни Йотвану не хотелось: не просто так сбегал из них в месиво боя.