Тут вдруг все стихло, и все встали, как один — явились члены малого капитула. Их было восемь: семь ландмайстеров с Магистром во главе. В других плащах, с амтскеттами, отягощающими плечи, они казались почти Духами, сошедшими почтить преданных слуг.

Никто не сел и не издал ни звука, пока они все не уселись на местах. И лишь тогда весь ремтер поклонился, прежде чем усесться тоже.

И дети поклонились у стены — все в разнобой; новеньких, позабывших про поклон, с шипением тянули вниз, чтоб не осталось ни одной торчащей вверх макушки. Склонилась и Йерсена, только из-под челки взгляд не отводила от стола капитула.

— Братья и сестры! — гулко обратился к ремтеру Хохмайстер. Голос был старше, чем сам человек — пускай зима уже посеребрила ему голову, и лоб взрыли морщины, стариком на вид он не казался. — Духи послали нам еще один счастливый сытый день, чтоб мы могли нести их волю и искоренять порок и зло. Так возблагодарим же их и насладимся трапезой и отдыхом!

И он соединил ладони у груди, а вслед за ним и все. По залу прокатился гул всеобщего хлопка, столь слаженного, что, казалось, хлопнул лишь один. И только дети, непривыкшие, вносили разнобой: кто поспешил, а кто замешкался…

Йерсена повторила вслед за всеми, только ничего не поняла. По коридорам говорили, что в столицу пришел голод, и что после пары лет неурожаев и войны никто не знает, что им делать в зиму. Но каждый день Магистр говорил, что им был послан добрый сытый день, и все лишь молчаливо соглашались с ним.

Она не спрашивала, чтобы не казаться глупой.

Лестница вниз, на кухню, была стоптанная, но просторная, и дети шли по ней удушливой толпой.

Им не позволено было смотреть на трапезу — и к лучшему; невыносимо было слушать, как бурчит живот, когда перед тобой скребут тарелки и макают хлеб в натекший сок, когда бегут по подбородкам капли жира, а нос дразнят запахи.

Вместо того дети спускались вниз, и, стоило им скрыться с глаз, как тишина взрывалась болтовней, и все благообразие слетало без следа: простая ребятня, веселая и оживленная, да малость бестолковая.

Йерсена тихо шла среди толпы, когда ее вдруг кто-то от души толкнул в плечо. Она ударилась о стену, кожу на ладони содрала, но только едва слышно ойкнула и подняла глаза. Тягуче равномерное движение на лестнице нарушилось.

Йергерт стоял набычившийся и на удивление угрюмый; весь вид его показывал, что он чего-то ждет. Она не знала, что сказать, но выпрямилась и плечо потерла.

— Ты врунья! — заявил он громко, и кто прежде не взглянул на них, уставился теперь. — “Просто Йерсена”, говорила! Ха! Знала, что если скажешь правду, то никто не будет тебе рад! Ты — Мойт Вербойн!

Он выплюнул эти слова с остервенением, с каким произносили непростительные оскорбления, и хоть Йерсена смутно это поняла, она не знала, почему быть Мойт Вербойном — так уж плохо.

Только другие дети отчего-то зашептались. Она заозиралась, и тревожно содрала с губы чешуйку.

— Боишься, да? — злорадно улыбнулся Йергерт. — Страшно сказать, что из еретиков? Ты мерзкая! И наши рыцари из-за тебя поумирали!

— Никто из-за меня не умирал, — тихонько буркнула она. Хотела громче — голос не послушался, пропал.

И правда умирали ведь — в подвал за нею матушка так никогда и не пришла. И поутру, когда в лучах рассвета стало можно что-то разобрать, темные комья воронья привольно пировали на телах. Только совсем не рыцарских.

— Ты врешь опять! Я сам от настоятельницы слышал: ты из Линденау!

И имя проклятого комтурства среди детей набатом прокатилось. Гомону с шепотом на смену пришла тишина — все пялились. Йерсена разглядела чьи-то глупо выкаченные глаза и чей-то бестолково приоткрытый рот, прежде чем Йергерт снова взялся говорить.

— А знаешь, что там наши умирали? Очень много! Все говорят! И все из-за такой вот погани чумной, как ты! И никого ты не обманешь тут!

Он растолкал всех тех, чьи плечи преграждали путь, и оказался прямо перед ней. Встряхнул — на миг их лица оказались рядом; ей этого хватило, чтобы заглянуть в глаза и обомлеть. Он смотрел точно так, как та целительница у кордона, и только в этот миг Йерсена испугалась в самом деле. Но прежде, чем успела что-то осознать, он отпихнул ее, и она стукнулась затылком, а потом почувствовала, как противно обожгло хребет — тонкая ткань не в силах была сгладить грубой кладки. Перед глазами разошлись круги.

— Ты еретическая падаль! И чумная девка!

Она только тогда сообразила, что творится, когда оказалась на коленях, и снова сбила руки, прежде чем упасть. Мальчишка подскочил, схватил ее за волосы и потянул назад, а следом попытался приложить лицом о стену. Не смог — силенок не хватило, а она уперлась. И он только сильнее разозлился и взялся ее пинать.

— Тварь! Ненавижу! Все из-за тебя! — голос сорвался и крик обернулся сипом.

Удары сыпались, куда попало; Йергерт так усердствовал, что сам шатался. Йерсена заслонилась, как могла, и только чувствовала, как внутри тягуче отдавалось каждый раз, и вместе с этим вылетали мысли, пока окончательно не стало пусто и темно.