Устав от этого всего, Йотван решил, что лучше бы разглядывать Верховного Магистра. Тот, пожилой, но еще крепкий и здоровый, как скала, стоял среди ландмайстеров из малого капитула. По их сигналу жрецы вынырнули из теней и с вязким, навевающим тоску напевом потянулись ближе к древу.

Рыжие отсветы огней легли на складки, треугольниками осветили лица, скрытые под капюшонами. Вперед вышел верховный жрец.

Все мигом смолкли, перестали перешептываться и топтаться, замерли, подняв глаза, и даже ветер улетел вдаль по ущелью и затих, чтоб в абсолютной тишине верховный жрец запел.

Величие и ужас всех ритуальных песен в том, что пусть никто, кроме жрецов, не знал слова древнего языка, без них все понимали. Без них щемила сердце застарелая тоска — и твоя собственная, и совсем другая, древняя, пришедшая из глубины веков; без них мелодия и эхом отдающийся напев объединяли множество разрозненных людей, разбившихся на пары и на группы, воедино. И вот уже не ты один стоишь на продуваемом плато, не ты один скорбишь — вот все вы, как один, единые в своей печали и потере — не личной, Орденской. Не ты лишился близкого — Орден утратил верного слугу, Духи — последователя.

И голоса жрецов, звучащие теперь единым хором, окунали в это чувство с головой, топили в нем, но вместе с тем не отпускали и не оставляли, чтобы потом, когда уж ночь займется над горами во всю силу, и взойдет растущая луна, когда затихнет эхо голосов и черные хламиды потеряются во тьме, все, вдруг лишенные страшного, но чарующего наваждения, смогли вздохнуть и отпустить свои потери.

Да, многие не возвратились с Полуострова, и их тела сгниют в омытой кровью еретической земле, может, непохороненные и рискующие возвратиться вершнигами. Но по ним всем Магистр на ветвь повесил ленточку, единую на всех, специально для того расшитую — и лента эта сбережет память о них и об их жертве для всех тех, кто спустя много лет придет сюда почтить своих ушедших.

И потому и боль потери тоже будет здесь, совьется меж корней толстого дерева и будет смирно ждать до Дня Поминовения — но никого не потревожит в остальные дни.

По крайней мере в это верилось в тот миг, когда под затихающий речитатив хвостики ленты в первый раз плеснулись на ветру.

Глоссарий

Данцкер — оборонительная башня, сильно выдвинутая за периметр замка и соединенная с ним высоким переходом. Чаще всего строились над реками или другими источниками воды и использовались в качестве туалетов.

Дом конвента — основное здание в орденском замковом комплексе, представляет из себя самостоятельную крепость. Чаще всего четырехугольное, с внутренним двором.

Ризничий — в рыцарском ордене: должностное лицо, заведующее одеждой.

Фелле — меховая безрукавка.

Гугель — средневековый головной убор в виде капюшона с длинным хвостом, переходящего в воротник или пелерину.

Сюрко — элемент верхней средневековой одежды в виде хламиды с короткими рукавами или без рукавов вообще. В светской моде носился поверх котты, в военных условиях — поверх доспеха. Носился как женщинами, так и мужчинами.

Фирмарий — госпиталь в орденском замке, при котором могли доживать пожилые или увечные братья.

Облат — в рыцарском ордене: ребенок, обещанные ордену, которые живут и обучаются при нем, чтобы по достижении нужного возраста быть принятыми в орден.

Форбург — внешний двор замка, построенный для защиты основного прохода к центральной части оборонительных сооружений и одновременно служащий местом размещения вспомогательных зданий, для которых не нашлось места в цитадели.

Миннезингер — средневековый поэт-музыкант, чаще всего происходящий из рыцарского сословия. Поэтов-музыкантов из бюргеров называли майстерзингерами.

Ландмайстер — руководящая должность в орденском государстве; чиновник, управляющий Землей.

Йерсена пялилась в высокий потолок, и сумрак ночи мельтешил перед глазами. В нем на ветру вздымались ветви, распускались дивные цветы, и пауки с кулак размером медленно спускались на почти неразличимой путинке, чтобы через мгновение все разлеталось россыпью крупинок. Девочке не спалось.

После туманов и промозглой стылости тепло старательно протопленного замка, пышущее от лючков в полу, давило, камнем прижимало грудь. Без смутного треска костра и его мягкого дрожащего свечения, без перешептывания почти опавших крон, без топота и воплей зверя в лесной тишине Йерсене было неуютно.

На смену этим звукам ночи пришел гомон голосов — дети шептались и переговаривались, изредка решались подходить друг к другу. Стоило строгой женщине со скрипом закрыть дверь, как словно бы вся комната вдруг оживлялась суетной возней, и будто сами стены, пол и потолок брались шуршать, шептаться, оживать. А вместо илистого запаха реки и прелого — опавших листьев, весь замок насквозь пропах табаком, какой курили братья чуть не поголовно.