Вторая трехпалая лапа уперлась в пол, над площадкой появилось грузное тело.

Ай! Да какого черта?

Я опустил глаза. На моем ботинке, вцепившись лапой шнуровку, сидел черный как смоль котенок и спрятав под себя белую кисточку хвостика, с упоением кромсал штаны, вместе с ногой.

— Эй! — крикнул я, не зная возмущаться или смеяться, а может пугаться до смерти от ползущей ко мне твари. — Ай! Ты чего творишь? — кровь брызнула на камень.

Котенок поднял на меня взгляд, приподнял губы и впился зубами в только что искромсанную ногу. Я почувствовал, как шершавый язык слизывает мою кровь.

Ах ты ж маленький вампир! Я попытался стряхнуть котенка, дернув ногой. Отпрыгнул на одной ноге, споткнулся о распростертое на земле тело тени, упал. Котенок запрыгнул на тело поверженного врага, облизнулся, так, словно я был его завтраком.

За его спиной медленно проступая из клубов дыма росла огромная не то черепаха, не то изуродованный броненосец.

Котенок рычал и рос, увеличиваясь в размерах. Я был уверен, что еще немного и он меня съест. Он двинулся вперед, когти его росли, шерсть на загривке встала дыбом, в глазах появилось что-то, что заставило меня похолодеть.

Я отступил на шаг. Еще на шаг. Еще. Ощутил прикосновение чего-то липкого. Оглянулся, одним глазом увидел поднимающуюся надо мной Тьму, а другим бросившегося на меня котенка. Но котенком он уже не был. Ко мне летела тварь, с рысь размером.

Я отступил. Тьма захватила меня, окутала, подняла. Скрыла от всего. Я почувствовал, как ее тонкие нити нырнули мне в уши. Последнее, что я увидел, как черная пантера приземлилась, развернулась и бросилась к почти вылезшей на площадку черепахе.

Тьма окутала меня ласковым пологом, словно накрыла пуховым одеялом. Мелькнул покрытый инеем коридор, и я растворился в Тьме. Или Тьма растворилась во мне.

Больно не было. Было до отвращения, до тошноты неприятно. Тело словно перемололи в мелкую труху, а затем сунули под пресс. Это не боль, это нечто иное, когда каждая мышца, как чужая. Она не подчиняется тебе, живет собственной жизнью, делая только то, что ей хочется и тогда, когда ей захочется.

Страха не было. Были неприятие, возмущение, гнев, апатия. Я не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Конечности лишь изредка сами вздрагивали, но ощущения были иными, чем, когда Тьма напрямую управляла ими. Тогда я тоже не чувствовал тела, но знал, что оно есть, и понимал, что Тьма справится лучше. Сейчас же тела словно не существовало. Я не понимал есть ли оно, или я лишь разум, что обитает где-то в ледяной пустоте, ровно до того момента, когда боль пронзала мышцу, заставляя ее вздрагивать.

Я был похож на куклу-Петрушку, дергая руками и ногами, как придется. С другой стороны, я знал, что они есть. Не послушные, но мои.

А что если я всего лишь чья-то марионетка? И хозяин дергает за ниточки, проверяя не порвалось ли где что. Опасная мысль взрывалась сверхновой, и с ней волнами накатывал ужас, но он не мог ни остаться, ни причинить вреда, он разбивался о Тьму. Неприступная, плотная, сильная она заставляла ужас разбиться, утечь, исчезнуть, унося с собой и породившую его мысль.

Я не мог быть марионеткой, не мог быть куклой на палочке, хотя бы потому, что мог свободно думать. Я испытывал радость, горе, страх, усталость. У меня были счастливые воспоминания, я помнил маму, помнил, как она читала мне. Я помнил отца и его суровый взгляд, над подавленной улыбкой. Наташку, с ее вечным недовольством и помешательством на платьях. И, конечно, Оленьку, от чьей улыбки мог растаять любой, даже самый большой айсберг.

Как же жаль, что сейчас их не было рядом со мной. Как же мне хотелось обнять их всех, прижаться к маме и отцу, прижать к себе сестер. Но я не мог. Отец и мать арестованы, сестры отправились к бабушке, и я не знаю, доехали ли. А я, я застрял в чертовом тоннеле со странными кружащимися в непонятном водовороте тварями и порождениями тьмы. Хотя прямо сейчас я сам был не больше, чем ее порождение.

Вокруг меня была Тьма. Нежная, мягкая, добрая. Она окутывала меня, ласково касаясь кожи, словно первый теплый ветерок, начала весны. И я не боялся, я знал, что Тьма не даст меня в обиду, знал, что она убьет любого, кто попытается причинить мне вред. Знал, что я в полной, безопасности, но не понимал почему. Не видел зачем.

Не видел. Света не было. Непроницаемой, плотной повязкой Тьма укрывала мои глаза, не позволяя им видеть ничего, кроме себя самой.

С носом она так поступить не могла. Или не хотела, кто знает. Однако запахи я чувствовал, резкие, неприятные, но очень знакомые. Я уже чувствовал их, и мне тогда было не очень хорошо. Только вспомнить, как именно было не хорошо, и что это за запахи не мог.

Звуков не было. Но понял это я не сразу. Лишь когда что-то холодное проникло сквозь Тьму, коснулось моей руки, обжигая ее легким, но решительным прикосновением и кольнуло чуть ниже локтя, сквозь тишину прорвался мотив детской песенки о ежике, я понял, что до этого ничего не слышал.

Сильный запах проник в нос и на этот раз я его узнал. Спирт! Самый обычный медицинский спирт! Почему-то стало спокойно и тепло внутри. Но Тьма не может пахнуть спиртом. Она ничем не пахнет. Но даже эта мысль не смогла разрушить все растущее теплое ощущение.