И я стою, выпятив грудь, стараясь унять сердцебиение и восстановить дыхание. Ни то, ни другое мне не удается. Я чувствую, что краснею. Стыдно, как же стыдно! Я должен произвести наилучшее впечатление. Должен! Я вытягиваюсь в струнку, закладываю руку за спину, поворачиваюсь, и краснею еще больше.

Сердце начинает бешено стучать в груди, дыхание прекращается вовсе. Я обязан взять себя в руки, обязан показать все лучшее, на что я способен. Но, черт возьми, как это сложно, когда ее рука в твоей, а на тебя смотрят два безумно синих глаза.

Смотрят заинтересованно и немного озабочено. Огромные неестественно синие полные заботы. Я не помню ее лица, не помню ее прически, губ, улыбки, рук. Глаза. Только бесконечно глубокие совершенно синие глаза.

– С вами все хорошо, Глеб? – спросила она.

Я помню ее вопрос, помню, как тонкие пальчики ее сжали мою кисть, помню, как сердце мое перестало биться, как по спине вверх побежали мурашки, а вниз тяжелая капля холодного пота. Я помню, как с трудом удержался на ногах, от чарующих звуков ее голоса. Вот только самого голоса ее не помню.

Я помню тот вечер, тот бал. Мы отчаянно нуждались в деньгах, и все же тятенька не позволил себе не отметить отъезд в Петербург. Он устроил не прием, настоящий бал, и не упустил возможности вывести меня в свет. Я не слишком понял зачем. Мы отправлялись в Петербург, как минимум на год, а то и больше, и устраивать мою партию с местным девицами было мягко говоря странно.

Но матушка сделала для этого все. Она собрала весь девичий свет. И честно говоря, та, чья рука лежала в моей, мне нравилась. Жаль, что сейчас, спустя всего три месяца я не помню ни ее лица, ни имени, ни голоса. Только глаза, безумно голубые глаза.

Зато хорошо помню взгляд матушки, когда танец кончился, и я поклонился партнерше. Помню мы долго говорили, условились писать друг другу. А ведь я взял ее адрес. Найти бы только.

Нет, не найду. Все погибло. Все бумаги, документы, грамоты, деньги. Все. Родители.

На нас напали. Ранним вечером, когда сумерки лишь начинали опускаться на землю. Я помню высокого человека в черном рваном капюшоне, что руководил нападавшими прислонившись к березе, словно обняв ее.

Они убили всех. Родителей, слуг, лошадей. Задушили даже чижа в клетке. А матушкину болонку повесили на дереве. Выжил только я. Не знаю почему и как, но меня они не убили. Наверное, посчитали, что рана на голове смертельна, и добивать не захотели. Или решили, что все равно замерзну. Почему я не умер, пролежав сутки без теплой одежды, с проломленной головой тоже не знаю. Наверное, потому, что Господь хочет, чтобы кто-то отмстил убийцам моих родителей, а кто для этого подходит лучше, чем оставшийся в живых сын? Возможно.

А быть может, потому, что мы Волошины очень живучи, и столько раз, сколько наш из грязи не поднимался ни один, как бы древен он ни был.

А снежинки за окном очень красивые. Я спустил ноги с кровати, подтянул тело, сел. Коснулся кончиками пальцев ног холодного каменного пола, счастливо вздохнул. последние несколько дней я пытался встать, но бдительная медсестра не позволяла, каждый раз оказываясь возле меня и укладывая в кровать.

– Я привяжу вас, Ваша Светлость! – пообещала она, когда я попытался сопротивляться ей.

И я поверил. В этом невысоком в теле в вечном сером, похожим на рясу платье и тугом платочке на голове возможно и не хватило бы силы, но решимость в глазах компенсирует ее с лихвой. Да и излишне напрягать еще не восстановившееся тело тоже не хотелось. А для привязки к кровати имелось все и прямо на кровати. Кожаные ремешки на коротких стальных цепочках плотно охватывают запястья и голени. Цепочки короткие, не хватит, и чтобы живот почесать.

Вот и сейчас, она, спавшая за ширмой, тут же подскочила и оказалась возле меня.

– Что случилось Глеб Александрович?

– Ничего, - я улыбнулся. – Все в порядке, Инга Александровна. Все хорошо. Я просто хотел дойти до окна. Снег уж очень красивый.

– Это да, - согласилась медсестра, оглянувшись на окно. – Давайте, я вам помогу.

Она подставила плечо, закинула себе на шею мою руку, уперлась ладонями мне в ребра и помогла встать. А она сильная. Зря я сомневался в ее способностях. Она не только привязать может, но в случае чего и руку заломить. Я взглянул на нее совсем иными глазами, но спрашивать ни о чем не стал.

За окном лежало ровное слепящее белое снежное одеяло. И пролетающие за стеклом крупные снежинки делали его только пушистей. Я никогда еще не подходил к окну, лишь смотрел в его темноту ночи или свет дня. Теперь же, я стоял рядом с ним, облокотившись одной рукой на стену, второй прижимая к себе маленькое чужое женское тело. Моя палата оказалась на втором этаже, и отсюда открывался вид на кусочек сада с лишенными листьев, покрытыми большими снежными шапками, раскидистыми яблонями.

– Красиво, - выдохнул я.