– Листовки мы на площади раздадим, афиши наскоро повесим, уже к вечеру на всех столбах будут, не переживайте! С городской администрацией у нас договоренность на празднества имеется, так что согласуем и ваше.

Я порадовалась, что именно к ним обратиться решила. Договорились быстро: циркачи устроят шоу прямо на улице перед пекарней, будут зазывать прохожих, а кто останется на подольше, тем столы, чай, да угощения вволю. Это был отличный ход: первые дни после открытия – самые важные, тут каждая улыбка на вес золота.

Ну, и этот самый вес у распорядителей тоже в карманах осядет. Договорились на процент от выручки. И мне не накладно, и им интерес побольше народу ко мне загнать.

С распорядителями простились весело и уже по-дружески. Они пообещали все устроить “на совесть”.

Когда рабочие ушли, мастера добили последние щели, и пыль, наконец, перестала стоять столбом, мне уже хотелось просто лечь на пол и не вставать до утра.

Было ясно: осталась лишь генеральная уборка да расстановка всего на свои места. Скатерти вот застелить белые, стулья поправить… Посуду мальчишки хоть и составили, но больно большими стопками, так несподручно будет в ажиотаж ее вытаскивать. Все новые продукты привезут с рассветом, там уже и заготавливать начнем. Я уже отправила Анфисе записку с тем, что надобно будет помогать, и ответ от нее получила. И она, и другие завтра быть обещались.

Печи тоже сегодня основательно протопили – жар хороший, тянут прекрасно, нигде ни намека на копоть. С тем еще Вилен днем разобрался, а мне уже Дулься докладывала и нарадоваться не могла.

– Даже дыма запаха не почуяла, все ладненько сделали, да храни их святой Иларион! – довольно сообщила она, когда я днем у нее спросила.

Мальчишки после позднего ужина отправились в приют, а мы с Дульсинеей уселись на кухне пить чай. Она заварила себе ромашку, а я пятую чашку взвара за вечер… Еда не лезла никак.

– Тяжелый денек, – устало вздохнула я, улыбнувшись напарнице.

– Еще бы! – а вот улыбка Дульсинеи совсем не усталая была, скорее горящая азартом. Я даже усмехнулась про себя. Вот ведь воодушевилась! А то до этого я даже переживать стала, что она от работы взвоет. – Все как у людей теперь. Жить будем красиво.

Мы выпили еще по глотку в приятной тишине.

– Завтра, – тихонько проговорила я, – последний день на разгон. А послезавтра... – Я даже не думала, что когда-то скажу такое слово так робко. – Наш первый большой праздник.

– Справимся, – уверенно хлопнула меня по руке Дульсинея. – Всех накормим, всем весело сделаем, иначе какой же у нас праздник? Ты уже такое дело наворотила здесь. Осталось самое приятное! Будь уверена, от местного люда еще какую похвальбу получишь!

Я улыбнулась. Хорошо, когда рядом такая группа поддержки.

Правда внутри все равно не отпускала тревога… И вовсе не из-за открытия. Я глянула в сторону двери…

Поздний вечер, а Вилена все нет. И хотя он часто задерживался на хозяйских делах, сегодня тревога гложет сильней обычного.

Мы с Дульсинеей еще немного посидели, делясь историями, лениво обсуждая меню и наряды для открытия, а я все украдкой бросала взгляд на дверь, надеясь в любой момент увидеть знакомую фигуру…

Но тишина все не нарушалась, и за окном уже давно стелился ночной туман.

Темнота за окном уж совсем сгустилась. Дульсинея все пыталась отвлекать меня пустяшными разговорами, но я-то видела, что и у нее сердце не на месте.

А что… что если запил опять?

Подумала, а сама сразу себя одернула. Нет, не стал бы! Дел столько важных впереди, не стал бы Вилен так подводить. Да и знает ведь, что беспокоиться стану. А хотелось бы верить, не все равно ему, до моих переживаний.

– Успокойся, Нина, – все же фыркнула на меня Дульсинея. – Все с ним нормально… Батюшки!

Я едва не подскочила от того, как она вдруг за грудь схватилась и сбледнула. Сама теперь с потаенным страхом оборачивалась.

— Вилен? — сорвалось у меня сразу, еще до того, как разглядеть его сумела.

Он появился на пороге, освещённый рыжим светом фонаря под потолком. Вид у него был такой, что сперва дыхание перехватило. Теперь-то ясно стало, чего Дулься такая бледная сделалась!

На плече серая рубаха пестрела бурым пятном, влажным таким… Я, казалось, поняла сразу, что это, но признавать не хотела. Лицо припухло на одной скуле, под глазом свежий синяк и царапина от переносицы почти до уха.

Я поспешила к нему, и только теперь заметила, что он держит за руку девчушку, ту самую Каську, сестренку Боди. Она за его ногами притулилась и смотрела на нас затравленно. Только сдавленно глотала слёзы и молчала, будто и дышать боялась.