— Папа… он словно обезумел. Схватил саблю и… и просто побежал на это чудовище. Мы кричали, пытались остановить, но он… Он кричал имя мамы и просто бежал…

Теперь я понял. Потеряв жену, граф Бутурлин бросился в самоубийственную атаку. Он сумел убить Жнеца — впечатляющее достижение даже для сильного мага, но…

— Это случилось сразу после нашего разговора, — всхлипнула Елизавета. — Минут десять спустя, не больше… Вы всё равно не успели бы, даже если бы…

Она не договорила, но я понял. Даже если бы я полетел сюда на крыльях, не успел бы предотвратить трагедию. Эта мысль не принесла утешения.

Старая, почти забытая боль шевельнулась где-то под рёбрами. Та самая, что преследовала меня столетия назад после каждой проигранной битвы, после каждого павшего соратника. Граф Бутурлин погиб, защищая свой дом. Как и сотни моих воинов в прошлой жизни. Как защитники Угрюма совсем недавно.

«Больше никогда», — клялся я тогда. Глупец. Словно клятвы могут остановить смерть.

Взгляд скользнул по растворяющемуся телу Жнеца. По крайней мере, граф забрал тварь с собой. Не каждому дано умереть с мечом в руках, глядя врагу в лицо. В этом было хоть какое-то утешение — холодное, как сталь клинка в его мёртвой руке.

Сзади послышались торопливые шаги. Илья замер на пороге, увидев сестру и отца. Секунду он стоял неподвижно, затем медленно подошёл и опустился рядом с Елизаветой.

— Папа… — прошептал он сломанным голосом.

Брат и сестра обнялись над телом отца, их плечи сотрясались от беззвучных рыданий. Я поднялся, давая им момент уединения с горем. Безбородко и Гаврила отошли в сторону, опустив головы.

Граф Бутурлин был хорошим человеком. Справедливым, честным, готовым защищать своих близких до конца. Он принял меня, как равного, в своём доме, поддержал в трудную минуту. Я считал его союзником, может быть, даже другом. И вот теперь…

Взгляд упал на медленно исчезающего Жнеца. Сколько ещё таких потерь принесёт этот день? Мы отбили атаку, спасли город, но какой ценой? Елизавета и Илья остались сиротами. Горчаковы потеряли давнего друга семьи. Десятки, сотни семей по всему Сергиеву Посаду оплакивали своих близких.

— Прохор, — раздался за спиной хриплый голос Константина Ольгердовича. — Рад тебя видеть. Что нам делать с…

Он не договорил, но я понял. С телами. С разрушениями. С осиротевшими детьми.

— Сначала закончим зачистку города, — ответил я устало. — Потом займёмся… остальным.

Граф кивнул и отошёл, оставляя нас наедине с горем. Я ещё раз взглянул на скорбящих брата и сестру. Битва за Сергиев Посад была выиграна, но победа оказалась горькой, как полынь.

Михаил Фёдорович Сабуров переминался с ноги на ногу перед массивными дверями княжеского кабинета, отмечая необычную деталь — стражники стояли не у самых дверей, как обычно, а в дальнем конце коридора, у поворота. Видимо, безумие князя достигло той стадии, когда он не терпел никого поблизости, опасаясь подслушивания даже собственной охраной.

Мысленно граф повторял заготовленную ложь. Новости о Платонове — единственный предлог, который мог заставить Веретинского принять опального вельможу. Больше месяца князь игнорировал все его попытки добиться аудиенции, но имя молодого воеводы действовало на правителя как красная тряпка на быка.

«Нужно выяснить, что за тайную миссию выполнили сегодня», — думал граф, поправляя манжеты.

Его информаторы шептались о какой-то важной военной акции, но подробностей никто не знал. Настораживала сама секретность — обычно Веретинский любил хвастаться своими планами.

Сквозь двери чувствовался привычный жар. Граф активировал защитный амулет и постучал.

— Кто там? — раздался хриплый голос.

— Сабуров, Ваша Светлость. С важными новостями о Платонове.

Пауза растянулась на несколько секунд. Михаил уже решил, что князь откажется его принять, когда услышал:

— Входи, Миша, входи.

Кабинет встретил его волной раскалённого воздуха. За прошедшие месяцы разрушения усугубились — обои висели лохмотьями, обнажая почерневшие от копоти стены. Дорогой паркет превратился в мозаику из обугленных и целых участков.

Веретинский стоял спиной к двери, глядя в окно. Его некогда роскошный малиновый камзол превратился в жалкое подобие одежды — рукава обгорели до локтей, спина покрылась прожжёнными дырами.

— Ну? — князь резко обернулся. — Что там с этим щенком?

Глаза правителя полыхали оранжевым пламенем. По щекам текли струйки пота, мгновенно испаряющиеся от жара.

«Хуже, чем я думал, — отметил про себя Сабуров. За прошедшие месяцы безумие князя явно прогрессировало. — Нужно подойти издалека, не вызвать подозрений».