— Какую… какую схему, Илья? Я, право, не понимаю, о чем ты говоришь. Наверное, это какое-то недоразумение.

— Врет! — тут же прокомментировал Фырк у меня в голове. — Еще как врет! Аж сердце из груди выпрыгивает! На воре и шапка горит! Дави ее, двуногий, дави!

Я наклонился к ней через стол, понижая голос.

— Кристина, не нужно этого спектакля. Не трать ни мое, ни свое время. Твой дядя, Федор Максимович Волков, вместе с Григорием Сычевым организовали канал по сбыту списанных и просроченных лекарств. Я прав?

Она сдулась. Буквально за несколько секунд из уверенной в себе красавицы превратилась в нашкодившего ребенка. Плечи опустились, надменность исчезла. Она смотрела в свою чашку, будто там было написано ее будущее.

— Откуда… — прошептала она, не поднимая головы. — Откуда ты мог узнать?

— Скажем так, у меня есть… информатор. Но это сейчас не имеет значения. Важно другое. Ты в курсе их дел? Ты им помогаешь?

Долгая, мучительная пауза.

— Да, — наконец выдохнула она, не поднимая головы. А затем, уже громче, с нотками отчаяния и вызова: — Но разве ты не понимаешь? Они же людям помогают! Ты вообще знаешь, сколько стоят нормальные лекарства?! Мои родственники с Урала, тетя Галя, у которой сердце больное после инсульта, дядя Саша с его диабетом… кто бы им помог, если бы не дядя Федя?! Он эти лекарства не ворует, он покупает их за копейки там, где их просто списывают или выкидывают! А потом передает тем, кто без них просто умрет!

Она оправдывалась. Неистово, сбивчиво, цепляясь за эту искаженную логику как за последнюю соломинку. Значит, в глубине души все прекрасно понимает.

— Помогать людям, давая им препараты с истекшим сроком годности? Кристина, это не помощь, это русская рулетка. Просроченный антибиотик может не сработать. А может вызвать анафилактический шок. Ты, как медсестра, должна это понимать лучше меня.

— Они не все просроченные! — выкрикнула она шепотом. — И дядя Федор сам каждый флакон проверяет на складе скорой! Он же не дурак, он сам бывший целитель, он знает, на что смотреть! Он никогда бы не дал людям то, что может им навредить!

— Это преступление, — жестко отрезал я, пресекая ее попытки себя обелить. — Неважно, какими благими намерениями вы это прикрываете. А то, что ты обо всем знаешь и молчишь, делает тебя соучастницей.

Лицо ее стало белым как бумага. Кажется, до нее наконец-то дошло в полной мере.

— Ты… ты донесешь?

— Я хочу это остановить. И мне нужна твоя помощь. Если ты поможешь мне собрать доказательства и вывести их на чистую воду, я сделаю все, чтобы твое имя в этом деле не фигурировало. Будешь молчать или покрывать их… тогда, извини, пойдешь по этапу вместе с ними. Выбирай.

Она закрыла лицо руками. Ее плечи мелко дрожали. Молчание длилось, наверное, целую вечность, нарушаемое лишь тихим звоном ложечек за соседними столиками.

— Что… — она глубоко вздохнула, убирая руки от лица. В глазах стояли слезы. — Что я должна сделать?

— Рассказать все, что знаешь, — повторил я. — Все детали. Имена, места, схемы. Помочь мне собрать неопровержимые доказательства. Это единственный способ для тебя выйти из этой истории чистой.

Кристина снова закрыла лицо руками. Ее плечи мелко дрожали. Плакала ли она? Или это были просто сдали нервы? Я терпеливо ждал, не подгоняя.

Наконец, она медленно опустила руки. Глаза были сухими, но красными от сдерживаемых слез. Она посмотрела на меня долгим, изучающим взглядом, будто впервые видела по-настоящему.

— Хорошо, — ее голос был тихим, но на удивление твердым. — Я помогу.

Я почувствовал, как напряжение, сковывавшее меня всего, немного отпустило. Получилось. Мне не придется ломать ей жизнь и передавать ее дело Мышкину.

— Это правильное решение, Кристина.

Она криво усмехнулась, в этой усмешке не было ни капли веселья.

— У меня ведь особо и выбора не было, правда? Ты не оставил.

Она сделала большой глоток уже остывшего кофе и поморщилась.

— Только… есть одна проблема.

Я напрягся. Что еще? Казалось, я предусмотрел все.

Кристина смотрела мне прямо в глаза, и в ее взгляде появилась какая-то новая, мрачная глубина.

— Серьезная проблема, Илья. Которая может все испортить. Вообще все.

— Не нравится мне ее тон, двуногий! — встревоженно пискнул у меня в голове Фырк. — Что-то она темнит!

Я ждал, не произнося ни слова. Молчание в маленьком кафе стало густым и тяжелым. Она, казалось, собиралась с духом, готовясь выложить на стол свой последний, самый веский козырь.

Наконец, она выдохнула, словно сбрасывая с себя непосильную ношу.

— Дело в том, что…

Я ждал, не произнося ни слова. Молчание в маленьком кафе стало густым и тяжелым. Она, казалось, собиралась с духом, готовясь выложить на стол свой последний, самый веский козырь.