Я хотел было вскочить, но тело категорически воспротивилось этому намерению. Каждая мышца, каждый сустав отзывались такой пронзительной болью, что я невольно застонал сквозь стиснутые зубы.

Я искренне надеялся, что баня устранит боли в спине и мышцах после скачки. Вчера вечером мы с Машкой славно попарились, и я действительно почувствовал облегчение. Но это было только временное явление, и сегодня всё болело с новой силой, словно кто-то колотил меня палками всю ночь.

Бусинка, видя мои мучения, сочувственно лизнула меня в щеку, как бы извиняясь за то, что разбудила, но настаивая на своем — ей действительно нужно было на улицу.

— Иду-иду, — прошептал я, пытаясь не разбудить Машеньку.

Кое-как встав, стараясь не потревожить жену, я стал с кряхтением одеваться. Каждое движение давалось с невероятным трудом. Нагнуться, чтобы натянуть порты — целое испытание. Дотянуться до рубахи, висящей на гвозде у двери — настоящая пытка. Я сдерживал стоны, но, видимо, не очень успешно.

Машка услышала мои страдания и тоже проснулась. Она приподнялась на локте, сонно моргая и глядя на меня из-под полуопущенных ресниц. В утреннем свете ее глаза казались особенно зелеными, а кожа — золотистой, с россыпью едва заметных веснушек на носу.

— С добрым утром, Егорушка, — произнесла она нежно, и я невольно улыбнулся, несмотря на боль. Ее улыбка всегда действовало на меня умиротворяюще.

— С добрым утром, Машенька, — ответил я ей, продолжая со стонами одеваться.

— Что, не отпустило? — спросила она, внимательно наблюдая за моими мучениями. В ее голосе звучало искреннее сочувствие.

— Нет, думал, что после бани будет легче, но, видать, совсем мышцы забились, — проворчал я, морщась от особенно острого приступа боли. — Не привык я к таким долгим поездкам верхом.

— А что вскочил так рано? — Машка села на постели, поправляя растрепавшиеся волосы.

— Да Бусинка разбудила, видать, на улицу просится, — я кивнул на кошку, которая уже нетерпеливо терлась у моих ног.

— Да она так каждое утро делает, — улыбнулась Машка. — Терпеливая, не скребется, а только носом тыкается. Знает, что шуметь в доме не положено.

Я улыбнулся и хмыкнул сам себе: мол, воспитанная, это хорошо. Бусинка, словно понимая, что о ней говорят, повернулась и посмотрела на нас умными глазами, в которых читалось: «Ну, сколько можно болтать? У меня дела!»

— Лежи, отдыхай, — сказал я Машке. — Еще рано, можешь поспать.

— Да какой тут сон, — она покачала головой. — Скоро Анфиса придет, печь топить, обед готовить. Лучше уж встану, помогу ей.

Я кивнул и, наконец справившись с одеждой, направился к двери. Бусинка радостно мяукнула, предвкушая прогулку.

Я вышел на крыльцо, щурясь от яркого утреннего света.

Пытаясь потянуться, я вдруг резко схватился за спину — та стрельнула с новой силой, будто раскаленный прут воткнули между лопаток.

— Вот же… — выругался я, сдержав крепкое словцо, которое готово было сорваться с языка. — Чтоб тебя!

Бусинка, уже сбежавшая с крыльца, обернулась на мой возглас, но, убедившись, что ничего страшного не произошло, побежала по своим делам.

А тут на дороге, прямо напротив моего дома, я увидел Ричарда. Англичанин был свеж и бодр, несмотря на ранний час. Его волосы были аккуратно причесаны, камзол застегнут на все пуговицы, сапоги начищены. Типичный английский джентльмен, даже в русской глубинке не изменяющий своим привычкам.

Он поздоровался в манере англичан, слегка приподняв шляпу:

— Доброе утро, мистер Егор! — произнес он с заметным акцентом, но вполне разборчиво.

Я же ему ответил, невольно скривившись от очередного приступа боли:

— Утро добрым не бывает, — и тут же пожалел о своей резкости. Не вина Ричарда, что я мучаюсь.

Тот внимательно посмотрел на меня, заметив, как я держусь за поясницу, и спросил с искренним беспокойством:

— Что случилось? Вы нездоровы?

— Да так, — отмахнулся я, пытаясь выпрямиться, но тут же снова скривился от боли. — Мышцы свело от скачки по непривычке. Давно в седле не сидел, вот тело и протестует.

Ричард понимающе кивнул:

— О, это знакомо. После долгого перехода такое часто бывает, особенно если мышцы не привыкли к нагрузке.

Он окинул меня оценивающим взглядом и вдруг решительно направился ко мне. К моему удивлению, Ричард, не спрашивая разрешения, от чего я уже отвык за время жизни в деревне, где любое действие крестьянина сопровождалось поклоном и просьбой дозволить, зашёл во двор и сказал:

— Давайте зайдём внутрь. Я могу помочь.

В его голосе звучала такая уверенность, что я не стал спорить, хотя и удивился такой фамильярности. Видимо, в Англии отношения между людьми строились на иных принципах.