Эннеари хотел было ответить ей, но не успел.

–  Можно-можно, - быстро вмешалась Илери прежде еще, чем он успел открыть рот.
– Очень даже можно.
– Она ехидно блеснула глазами и тут же опустила ресницы.
– Только так и будет правильно - верно я говорю, Арьен?

Илери явно от души забавлялась - а Эннеари был столь же явно смущен, но не так, как минуту назад, а как-то неуловимо иначе, на другой лад. Это другое смущение не бросилось краской ему в лицо, а рассыпалось теплым коротким смехом.

–  Пожалуй, верно, Лериме, - ответил Эннеари и вновь засмеялся.

Имя "Арьен" шло эльфу даже больше, чем "Эннеари". Оно не просто льнуло к нему, оно и было им - но Шеррин было отчего-то невообразимо трудно вымолвить его снова... не просто трудно - невозможно... вот до этой самой минуты, когда Шеррин бестрепетно прошептала его в лицо ночной темноте и победительно улыбнулась.

Арьен.

До чего же чудесное имя... такое же чудесное, как и он сам. Как тугой зов стрелы, летящей точно в цель. Сейчас, надежно укрытая ночной тьмой от посторонних глаз, Шеррин вновь и вновь переживала этот небывалый выстрел поверх голов, мимо лиц, сквозь воду - ее дыхание вновь и вновь сливалось с полетом стрелы и несчетное количество раз снова и снова падало со стрелы вместе с ожерельем в подставленную узкую ладонь.

Я больше ничего не боюсь.

Совсем ничего.

Я ведь не боли боялась, не унижения, не смерти даже - ее-то чего бояться? Не того, что меня согнут или сломают... а того, что растворят. Сожрут заживо, переварят - и я стану частью их, стану такой же, как они... потому что иначе остается только сойти с ума и не понимать уже ничего... не понимать, что тебя уже едят, что тебя уже почти и нету больше... а оказывается, ничего подобного. Я просто потерялась в тумане. Это очень страшно, когда туман. Он откусывает пальцы, выедает глаза, высасывает сердце - поневоле каменеешь, чтобы не ощущать этой жуткой боли. С туманом невозможно сражаться, его не ухватишь... но зато его можно рассечь. Одним-единственным выстрелом.

Всего только одна стрела - и туман разорван в клочья, и эти клочья так нелепо мечутся прежде, чем расточиться и сгинуть окончательно, бессильные в своей гнусности, совершенно бессильные... им ничего не удалось, это был морок, самый обыкновенный морок, наваждение - а ведь Шеррин едва не поддалась ему... почти уже и поддалась... как же странно снова ощущать себя целой, неизъеденной жгучей мерзостью... знать, что никому и ничего не удалось с тобой сделать - и никогда не удастся, никогда... потому что на свете есть эта ладонь, и не ожерелье, а я сама падаю в нее... потому что я люблю тебя, Арьен - слышишь?

Ты никуда не уходил от костра. Ты и сейчас никуда не ушел. Ты здесь, и я говорю с тобой. Только с тобой. И - знаешь, что я тебе скажу? Что я ничего от тебя не хочу.

Странно, правда?

Я ничего от тебя не хочу. Совсем-совсем. Но я хочу жить вечно. Всегда. Чтобы всегда было то мгновение, когда ты закинул лук за спину и шагнул за своей стрелой.

Арьен.

Светало. Ветер еще не обметал с привядшей травы золотистым плащом рассвета холодную осеннюю росу - утро только-только зарделось, зарозовело краешком неба. Лерметт осторожно выглянул из окна - не видит ли кто... хотя кому и быть в такой ранний час в дворцовом парке - разве что белкам, а эти никому не скажут. Тишина за окном стояла полнейшая - казалось, прислушайся, и расслышишь, как шуршат облака, пробираясь по небу. Лерметт усмехнулся, растворил окно пошире и выпрыгнул наружу. Должен ведь и у короля быть свой тайный праздник тишины. Прежде таких мгновений у него было куда больше, но теперь, когда во дворце полным-полно королей и их свитских, о тишине и уединении смешно даже и мечтать. Раньше ему принадлежали драгоценные мгновения на грани яви и сна, когда действительность еще не растворилась окончательно, а сон еще не заговорил в полный голос - он набегает безмолвными волнами и отступает прочь, едва успев промерцать отблеском уходящего дня и чего-то другого, пока еще неведомого. Но теперь Лерметт засыпал каменным сном, как только добирался до постели. Ничего не поделаешь - сейчас ему принадлежит только рассвет. Это его время - и ни одна белка никогда никому не расскажет, что видела, как его величество в окошко сигает.

Лерметт потянулся до хруста, вдохнул глубоко и побрел вдоль дворцовой стены. Сегодня он избрал для прогулки тропинку, тянувшуюся вдоль левого крыла - того, где располагались Юльм и Адейна: Пестрый Коридор и Полосатые Покои.

–  Лериме, - послышалось негромко из-под клена, чья тень ровно в полдень пересекала крайнее окно Полосатых покоев, - лэн йеллейн-а-лэн ни-кье?

Далеко ли он собрался - вот это всем вопросам вопрос! Из тех, на которые никогда нельзя ответить правильно, хотя любой ответ равно годится.

Лерметт смигнул от неожиданности - а когда ресницы его взметнулись вновь, Эннеари уже выступил навстречу ему. При виде Арьена Лерметт ахнул и тихо рассмеялся. Эльф был чудо как хорош. Во всяком случае, вообразить нечто, более похожее на чудо, Лерметт бы, пожалуй, затруднился.

Эннеари наверняка провел в парке если и не всю ночь, то уж предутренние часы несомненно. Он был весь с ног до головы в сияющей росе. Сапоги, легкий кожаный плащ, даже волосы, еще не успевшие впитать ее влагу, вспыхнули в лучах рассвета холодными звездами. Такими же сказочными звездами горел колчан и чехол для лука. Вот такими, наверное, и мнятся эльфы мечтательным девушкам в томлении предчувствия первой любви - сплошь в осыпи сказочного звездного сияния... право, жалость какая, что ни одной девушки рядом нет! Даром же чудо пропадает, понапрасну!

Эннеари, словно уловив мимолетную мысль Лерметта, встряхнулся, будто мокрая собака; брызги полетели во все стороны. Лерметт, смеясь, вскинул руку, чтобы заслонить лицо. Вот всегда так с эльфами - не успеешь размечтаться о сказках и чудесах, как тебя тут же холодной водой окатят! Да еще с какой естественностью. Пожалуй, именно это и чудесно в эльфах на самом деле - их чудовищная, ни в какие человеческие понятия не укладывающаяся естественность.

–  Сам-то ты что здесь делаешь?
– поинтересовался Лерметт, стирая с ладони ледяные брызги росы.